А у нас

«А у нас, милая внученька, все по-прежнему: греем старые косточки свои, да полируем флейты. Давеча прибилась к нам Евдокия Порфирьевна, приходится за ней глаз да глаз. Совсем на слезы, того и гляди, изойдет; сокрушается о малых дитятках. Ну, да ведь, внученька, сбывшегося не воротишь. Надеюсь только, что ты у нас умница и разумница, убиваться, уж верно, не станешь»

Страница обрывалась желтеющим заскорузлым краем, а следующей уж три дня как не бывало. Я осторожно смяла длинный, испещренный тайнозначием лист, аккуратно втиснув его в щель между темными поленьями.

С сомнением поглядела на Мирку, но та и без того зеленая была, как порядочный беспокойник, и дышала часто-часто, будто гнался за ней кто. Кому бы оно надо: Мирославка щедро усеяна огнистыми конопушками, волосы жесткие, курчавые, цвета полымя с прозолотью. Встопорщившиеся бровки искрятся. Глаза за ржавыми щеточками ресничек - пепельные с черными зернышками. Пунцовые пухленькие губы взялись смагой от выдыхаемого внутреннего зноя. Перелесникова дочь, хоть тетка Мария и сердится, если такое про дочку сказать.

Ну, как ни скажи – а гоняться за ней кому надо? Хоть бы и во сне?

С огнем у меня получается не очень, не так, как у той же Мирки. Не будь она такой замордованной, легче было бы ее разбудить, а так… Наклонившись к старому письму, наставила палец и отчетливо, размеренно произнесла огнеслово. Длинный послушный язычок пламени протянулся к бумаге, облизнул краешек и вцепился бульдогом. Вызванный огонек-поджигалочку я просто задула, потому что и так не хватало сил, а позавчера даже кровь носом шла.

- Хладослова пожалела, Ритка? – невнятно и укоризненно спросила Мирославка, и я ощутила, что под кожей жарко растеклась стыдоба. - А ну как поджигалочка горло бы покоребала?

- Молчи, малявка, - ответила, отряхивая от бумажной пыли коленки. Спортивные штаны хорошенько заштопаны и натянуты поверх трех колгот сразу: подступает вьюжная погода, и далеко не факт, что в этот раз у инженеров расквартированной в городе части дойдут руки выручать освобожденное население. Как твердит Гарик, им же проще подождать, пока проявятся местные специалисты, а затем выловить годных и приспособить на принудительные работы где-нибудь на Севере. Что мы будем жрать, учитывая, что на дворе канун Троицы, военных не колышет: были б голодные, давно бы вербанулись на переселение, а так… И всей свободы.

- Коза большая-то, - проворчала Мирка, потягиваясь так, что хрустят по-птичьи тонкие косточки. - Скучаешь по ней, да?

Как же тебе ответить? Мы с маминой мамой похожи были – сказано, один волос, один голос… и никогда не тяготились друг другом во время долгих знойных каникул. И письма эти получала отчего-то не мама, а я.

Обе мы с Миркой скучали, конечно. Бабушка была со мной, как говорится, одной породы – тонкокостная, с узорчатыми от просвечивающих жилок руками, а уж в сохранившуюся с юных ее лет сильфографию мне и вовсе можно было глядеться, как в зеркало: тот же фамильный курносый нос задирой и траченные серебром синие глаза, та же фигура с мальчишечьими бедрами при заносчиво вздернутой обильной груди, - и тот же характер. Однако ведь и Мирка, пусть совершенно другая, тоже любила проводить время в пригороде, у бабушки, облазав окрест все рощи с буераками.

А кроме того, тетка Мария рассказывала, она куда как хорошо успевала в школе по внетелесному: увлекалась, могла часами путешествовать. Отсюда же, из этого дома, во внетелесное выходить нельзя. Просто опасно. Очень. И, коль скоро отвлечься, развеяться не светит, остается только скучать по кому-нибудь. Я-то хоть на работу могла ходить. Какое-никакое, а развлечение.

Все-таки недаром у перелесников три сердца: слабенькая до прозрачности, Мирка оставалась такой же резвой. Пока утлая чернобокая кастрюлька усаживалась на дохнувшую сизым чадным дымком вьюшку, пока клювастая кочерга ворошила поленья, поудобнее устраивая их для разгорающегося огня, сестренка уже укуталась в ворох теплого тряпья и даже царапнула квелым огоньком по задымившейся горбушке хлеба.

Слава богу, хлеба пока хватало. Хватало на всех.

- Как сварится, покорми всех, да сама поешь, - ушла от ответа, строго покивав егозе пальцем, но больше в шутку: Мирославка ни в жизнь не пренебрежет порученным, как бы ни хотелось выскочить в город и затеряться в развалинах. – Мне на работу уже.

Выскочила на заросший травой дворик, ссыпавшись с визгливых ступенек крылечка, пробежала по тропке: пять шагов, десять, пятнадцать, - калитка тонко пискнула, жалуясь на невнимание, а ветер, будто караулил у ворот, метнулся в лицо косматым студеным зверем, суясь носом под косынку. Не знаю, как быть с ветром; многое уже научилась делать, вон трава выше колен ни на полпяди, а с ветром – хоть убей.

Затворив калитку, я зашептала важные слова, запинаясь и чувствуя, как они пульсируют в груди и горле, вскипая клокочущей сумрачной радостью. Шагала не быстро, отсчитывая каждый шажок на пальцах. На седьмом выдохнула все разом и пошла, не оглядываясь назад.

Надо было поскорее выбираться к центру.

Улица Лужки напоминала давным-давно растерявшиеся, выцветшие годы, проведенные среди кирпичных коробков медленно и болезненно строящихся семейных гнезд. Точно такие же недосказанные пустоглазые стены, обнаженные ребра стропил, горы кирпича и досок, политых дождями. Отличий немного; но одно то, что прежде, не глядя, куда ступаешь, можно было пробить ногу ржавым гвоздем, а нынче - лишиться обеих ног по колени, - стоило сотни.

Само собой, никто из промышлявших вдоль Лужков не совался вглубь дворов, да и внутрь зданий не слишком рвался: окраины города до сих пор сияли в ночи последействиями десятков магических ударов и чудовищными иллюминациями сплетшихся воедино комбинаций чар. В ненастные ночи, особенно во время штормов и буранов, извращенная, искаженная магия захлестывала и проезжую часть. Потому освободители посещали окраины сравнительно редко и неизменно таскали с собой чующих либо хитроумные детекторы.

В отличие от нашего дворика, здесь уже вовсю разгуливала поземка, лениво, хоть и недружелюбно, покусывая за икры через все слои ткани.

Меж чахлых вишен возле самых стен двух-трехэтажной застройки пробирался сгорбленный, укутанный в гору довольно неприглядной рухляди тролль. Здоровый, как дилижанс, он недовольно порыкивал, наталкиваясь на колючие колдовские следы, с которыми, впрочем, справлялся без труда. Я торопливо бежала мимо, как вдруг что-то словно подтолкнуло: оглянись.

Это был Тобурх. Днем. Как всегда, бесшабашный, но непривычно хмурый. Он заметил меня, быстро поглядел близко посаженными глазками в сторону центра, потом снова смерил меня взглядом и покачал головой. Не одобрял, конечно. Я развела руками и поспешила дальше. Тобурх простит. В конце концов, кто, если не он, вытащил меня заодно с тяжело раненым Эльбрусом из затеи с конторой ростовщика? После этого отец запретил мне соваться в дела сопротивления.

Где-то дальше, поближе к Свинчатке, околачивались, по слухам, враз лишившиеся занятия, а стало быть, и средств к существованию, почти все городские тролли, парни развеселые и удалые в обычное время, но ведь обычного-то не выдавалось уже с год, а то и больше. Тролли, каких я встречала в центральных кварталах города, нынче ходили тощие, поджарые и хмурые, с негасимым огоньком голода в глубоко запавших раскосых глазах. И постоянно ждали, что их вот-вот рекрутируют не то в раскаленный песчаный ад, не то в приполярный и со льдом.

Отважные воины-освободители ошивались многочисленными патрулями и подразделениями, что позволяло им игнорировать тот факт, что троллейбусов в разоренном и разграбленном незадолго до сожжения транспортном парке было почти две сотни, а дожидаться судьбы поблизости от квартир военных осталось от силы полторы дюжины троллей. Пока позволяло.

Днем на Лужках или других просторных путях с более или менее уцелевшим покрытием, впрочем, не показывался никто из интересующих освободителей субъектов, а список, признаться, был куда как обширным и поучительным. Невеселые замызганные и поистрепавшиеся бродяги всех видов и возрастов, хоть и производили неизгладимое впечатление подчеркнутой брутальностью и недоброжелательностью, всерьез поразить могли разве что обоняние.

В дом номер двести пять намедни въехал тяжелый и неповоротливый самобег – к счастью, которого-то из местных самозваных бонз-коллаборационистов, а не военщины. Сегодня крышу механизма густо обросла изумрудная трава, нашептывавшая легкомысленные мелодийки. В принципе, теперь выручать самобег было бессмысленно – дезактивация пропитавшей магии обойдется наверняка намного дороже, чем выкупить у кого-нибудь другую тачку. Как сказал бы Гарик, и выкупать-то, скорее всего, некому: останься водитель жив, непременно попытался бы выручить добротную колымагу.

Миновав заросший механизм, я повернула на Горку и прибавила шагу, кутаясь в топорщащийся воротник и мало чем помогающий делу шарф. Начинались благополучные районы, как их представляли освободители. Здесь поработали массивные бронзовые колесницы, попросту откачивавшие магическую силу из всех заговоров подряд. Несомненно, имплантированные больные первыми выстроились бы в очередь, чтобы поблагодарить за это непрошеных гостей; если бы выжили, разумеется. Но если судить по количеству увечных и недужных на улицах, досталось любому, кто усовершенствовал собственные возможности, имплантируя либо нанося на тело колдовские матрицы и амулеты. Инженеры и приказчики, заводские рабочие и извозчики… у большинства работающих до войны была возможность при необходимости дополнить свои собственные силы и таланты. Сейчас их разом лишили всего этого. Тетку Марию, Остапа, всех, кто попал под действие колесниц-дезактиваторов.

Спасались от последовавшей депрессии и болей кто как умел. Многие старались не просыхать практически с самого начала.

Мне и Мирке было легче: мы еще не закончили учиться, а значит, не имели права изменять себя.

Под грузными чопорными тополями – многие кроны обуглились, некоторые словно бы рассечены или срезаны громадными косами, - там и сям приткнулись боевые «Виверны», шестиколесные бронированные корыта, грозящие хмурому небу длинными аспидными стволами. Мимо торопились люди, значительная часть которых хромала, горбилась и клонилась набок, и все одинаково знобко кутались в поношенные куртки, пальто, даже немилосердно тяжелые кожухи. Освободители тоже укутались потеплее, похлопывали ладонями в добротных перчатках, пытались курить, хотя ветер и вился по улице юлой, забирая любое тепло и алчно охотясь за огнем.

И тут я поняла, что уже взмокла. В глубоком, будто голодная пасть, внутреннем кармане началась слабая пульсация; с каждым шагом делалось все теплее. От страха мне даже казалось, будто там что-то двигается.

Они не могли подкинуть ничего нового, убеждала я себя, торопливо отыскивая взглядом более или менее уцелевший дворик, чтобы завернуть туда за не терпящей отлагательства надобностью. Наконец, нырнула в красную кирпичную арку, быстро свернув за угол и надеясь, что в маленьком дворике патрулю просто нечего искать.

Так и вышло: кругом высились стены с плотно зашторенными окошками, расписанные похабенью, и только похабенью, вперемежку с алыми пятнами там, где специальной освященной краской замалевали все, что хоть отдаленно напоминало колдовские схемы или знаки. В этом квартале не нашлось достаточно бесшабашных, чтобы попробовать налагать знаки снова после зачистки. Или просто не осталось знающих тайнозначие – даже самое простенькое.

Достав из кармана сверток, я осторожно развернула густо вышитый защитными и глушащими формулами платок, достала из него разбушевавшийся опознавательный браслет, натянула на запястье, морщась, когда он попытался по инерции обжечь носителя. Ожога не осталось, а покраснение в такую погоду легко объяснить.

Отдышавшись, я подумала, что придется возвращаться по другой улице. Раньше браслет не реагировал на «Вивернов», но сегодня они наверняка добавили к экипировке какой-нибудь опознающий сенсор или датчик. Кто знает, что это может быть, а значит, нейтрализовать взаимодействие можно будет, разве что избавившись от браслета. А для этого пока не время.

Пройдя по дворику насквозь, я вышла на другой улице, Твердожарской, и направилась в сторону центра, пока новорожденная буря пыталась ободрать жалкую видимость мирной и нормальной жизни с остова города. Моего города, смертельно раненного в шестичасовой войне, которую мы проиграли.

Девятый час, центр переполнился людьми, в том числе многими, одетыми неплохо, в чистую, даже новую одежду: интервентам, освобождающим нас от нас самих, требуется, чтобы город не задохнулся, не замер, будто раненое животное, ждущее новых ударов. Достаточно того урона, что был получен во время вторжения, когда вместо приветственных возгласов их встретили боевые заклятия из-за каждого угла, а в ответ ударили пушки и штатные колдуны, хорошо натасканные и безжалостные, как марабунта. Сегодня работали банки, театры, иллюзионы, даже какой-то нездешний цирк с тонкокостными, непохожими на кого бы то ни было, эльфами, и рыжими, отдаленно смахивающими на перелесников, лепреконами. Центральные кварталы пестрели яркими афишами, распятыми на проволоке плакатами и сохранившимися красочными вывесками. Ну, и сотрудниками дружественной администрации, конечно же.

Коллаборантов отличить легко: они одеты с иголочки, говорят на странном, грубом наречии освободителей, в глазах болезненный блеск, словно у кого-то, кто пытается радоваться, не позволяя себе приглядеться повнимательнее и понять, что произошло. Они шумны и спесивы, большинство из них старательно ликуют при виде освободителей, будто не замечая пренебрежения и легкой брезгливости в лицах одурманенных и спесивых солдатиков. Впрочем, восхищенным мощью освободительных сил не так уж нужно уважение от иноземцев – они выбьют, принудят к нему других горожан, и все.

Я спешила сквозь плотную, подвижную толпу, все более яркую с каждым пройденным кварталом: в центр не допускались транспортные средства даже проверенных сотрудников администрации. Несколько дней назад, до того, как соседнюю префектуру подвергли беспощадной зачистке, в городе, чуть поменьше нашего, какой-то вроде бы ярый коллаборационист не уберегся от патриотов и, оказавшись под внушением, врезался в штабное здание местного полка освободителей прямо во время рабочего дня. На машине. Переделанной под одну большую чародейскую матрицу. Сэкономил на расчистке руин, между прочим.

С тех пор на Белой Площади и в ее окрестностях все двигаются только пешком. Все, кроме солдат и офицеров – разумеется, вражеских… я имела в виду, освободительских.

Чем ближе девять, тем меньше народу околачивалось на площади: все добирались туда, куда стремились, прятались от зарядов снега, который теперь с уханьем и воем катался на буйном ветре. Погода лишь отчасти скрывала, насколько много солдатни толклось в центральных кварталах, а негласных агентов и колдунов-надзирателей, наоборот, раскрывала напрочь, поскольку сторожевые плетения волшебства в снежной пелене из-за вторичного свечения и вовсе не скроешь. Я уже бежала, благо браслет высокого уровня доступа еще издалека отбивал интерес у патрулей. Передо мной в высокое, все еще покрытое черными пятнами от разрядов магии высокой интенсивности, здание администрации втягивались последние коллаборанты, как на подбор, в пальто с песцовыми воротниками и с кожаными портфелями в руках.

Влетая в обширный холл, уже сверкающий новенькими оконными панелями от пола и до потолка, я кивнула охраннику, спеша запрыгнуть в лифт. Было достаточно поздно для того, чтоб долго дожидаться следующего. Опозданий же освободители не приветствовали – по крайней мере, в коллаборантах; сами-то… другое дело, да.

В лифте заворчали, когда снег с меня осыпался кому-то на роскошный отутюженный пиджак, а кому-то и вовсе за шиворот. Пришлось рассыпаться в извинениях. Главное – вовремя прибыть к месту службы.

Для этого мне требовалось попасть на пятый этаж. В архив.

Работа на освободителей, может, и не была самым высокоморальным поступком на свете, зато позволяла получить нормальный паек. Учитывая, сколько на него приходится ртов… даже если присчитать Гариковы подачки… и кроме того, я сама была виновата: незачем было показывать, что владеешь эзотерическими языками. Знала, что запомнят, возьмут на заметку, и уже не выпустят из виду? Ну… может, и знала. Все равно от фабрики остался один остов, даже перекрытия рухнули; и кто еще сказал, что сложись иначе, меня оставили бы при месте? В городе околачивалось несметное количество безработных, и их только становилось больше с каждым днем.

А еще эти бураны.

- Эй, - негромко сказали мне удивительно звонким голосом и подергали за полу, - а я тебя знаю. Ты тут каждый день ходишь. Ты хорошая. И красивая. Честно-пречестно.

Мальчишка. Совсем небольшой, лет пяти. Не из наших, слышно по акценту освободителей; но какой же забавный! Коротко стриженый, с задорно торчащим хохолком на маковке, ямочками на щеках… У него были удивительно наивные, чистые и яркие синие глазенки с серебром под смешно взъерошенными бровками. Глаза бабушки. Я пошатнулась, вспомнив про письмо. Веки ожгло непрошеными слезами.

- Меня зовут Орест, - сказал мальчишка, крепко вцепившись мне в руку. – Орест Звонников.

Я кивнула, кусая губы и натужно глотая густой, пропахший смесью курений воздух.

- Вот скажи, пожалуйста, - не унимался мальчик, - а ты бы пошла замуж за меня, а? А я тебе бы секреты рассказывал!

Ни слова в ответ. Кажется, я улыбнулась, почти не слушая, стараясь лишний раз не смотреть в синие омуты, не думать про…

- …вот там они и скрываются, - сказал Орест дружелюбно, - тролли-то!

По-моему, я почти испугала мальчика, быстро обернувшись к нему. И тут я увидела крепкую мужскую ладонь, легшую на хрупкое его плечо. Строгий, темный от загара, наложенного отсветами магических вспышек, - явно боевой офицер-освободитель, а не штабист, - мужчина негромко сказал что-то Оресту. Тот протестующе мотал головой, даже когда я выходила из лифта, не обращая внимания уже ни на что.

Захотелось постоять, хорошенечко подумав. Что там за новость о троллях? Что за секрет? Я взглянула на часы: время, время!.. И потом, ни с кем из троллей я связаться не могла: слишком недоверчивыми они были. А что, если все это выдумки? Сзади громко загомонил наряд стражи, так что пришлось почти бежать.

Я не оглядывалась, пока не добралась до дверей архива; только вполголоса молилась, не вполне понимая, кому, да обещала бабушке, что сегодня же напишу, сегодня же. Хотя знала, что времени на это не будет. Снова – не будет.

- Приветствую, - Гарик, как обычно, ждал меня на подоконнике: он не верил в дисциплину, как и в захудалых истуканчиков с Борнео. Снег залеплял стекло, ветер мягко пестовал снаружи просторные окна, зато внутри меня уже дожидался отборный кофе с легким привкусом стимулирующих травяных сборов.

- Волшебник, - лениво усмехнулась я. С Гариком нельзя оставаться серьезной долго, он тогда надувается, злится и уходит в себя. Или, оскорбленный, принимает в штыки. Совсем мальчишка, хотя и постарше меня. Его запихнули в архив, потому что у парня обнаружились отличные мозги и склонность все систематизировать. Пока архив приводили в порядок перед изъятием, он был нужен здесь, потом отправился бы еще куда-то: много ли покапризничаешь, когда дома ждут больная мать и пострадавшие от дезактивации сестра с отцом? Впрочем, он ухитрялся крутить свои схемы даже под носом у освободителей, потому не бедствовал. И иногда заставлял меня взять то сверток с маслом, то пару буханок хлеба.

Я уселась за стол и нехотя придвинула тяжелый фолиант. Осторожно поставила чашку на специальную подставку: не хватало еще, чтобы жидкость, к тому же с отдельными магическими энергиями, провзаимодействовала с подобной книгой! Перелистнула до нужного раздела, потому что открылся томище, как обычно, на весьма специфических ритуалах. Не знай я, какая сила скрывается в книге, сочла бы, что подсуетился с дурацким заклинаньицем Гарик; но что вряд ли, то вряд ли. Не тот калибр.

Среди хранящихся в архиве раритетов нашлось немало таких, которые невозможно было бы увезти без поддержки серьезных волшебников. Не потому, что эти книги были какими-то монстрами, хотя у некоторых и имелось нечто наподобие индивидуальности: просто те, кто собирал архив, еще когда он принадлежал префект-директории, были крутыми специалистами, сосредоточившимися на необходимости избежать попадания информации в третьи руки.

Если бы у освободителей не нашлось знатока эзотерических наречий нашего народа, им оставалось бы только развести руками и попытаться сжечь захваченное добро – на свой страх и риск. Но я нашлась. Не первая, конечно: швейцары и охранники здесь были псоглавцы, причем огненно-желтой породы, с умными острыми мордами, и обожающие сплетничать. Пусть и не с первых дней, но со временем меня просветили относительно предшественников – целых четырех штук. О них рассказывали мало – ну, мол, были тоже и люди, и карлы, знающие тайнозначие, брались прочесть… каждый раз приходилось уборщицу менять, троих в одну неделю: умирали добровольцы пышно и помпезно, оттирать и отмывать доводилось немало.

Человек (ну, или нелюдь, дело не в том), хоть сколько-то знакомый с правилами чтения эзотерических трудов, за такую работу не брался бы. Во-первых, никакого желания им помогать освободители не вызывали. Во-вторых, даже если знаешь сорок церемониалов и ритуальных последовательностей, предохраняющих от незавидной судьбы влезшего, куда не просили, профана, где гарантия, что в архиве не попадется сокровище, которое попросту невозможно будет прочесть в одиночку? И едва я успела перевести с дюжину страниц первой же порученной книги, как поняла, прежде всего, почему книги захотели переводить, а не сожгли, как обычные документы префект-директора, а также, почему никто переводить не вызвался.

Словом, освободители пока делали вид, будто списывают мое выживание на везение и удачу, а не на нежелательную эрудицию в опасных материях. Я же прикидывалась везучей дурочкой, потому что тетке Марии с Миркой надо было есть. Да и отцу с матерью тоже. А еще потому, что нашла тут одну нужную книжку – то есть, нужную именно мне. Учебник; старенький, но вразумительный. Его приходилось читать украдкой, потому что архив нет-нет да и сканировал кто-нибудь из чужаков.

Большой же фолиант был на моем счету четвертым. Переводы я пыталась пометить, как умела, но пока выходило, что зря: их оставляли в архиве, никуда не перенося, потому, в случае чего, я сумела бы выкрасть их, просто закинув в наш дом. Тем более, что нужная мне книжка как раз и обучала Пространственников; с тех пор, как я ее обнаружила, каких-нибудь пару недель назад, я навострилась пользоваться своим талантом во много раз лучше. Еще немного, и я добьюсь полной автономности, а потом заберу все опасные книги и убегу.

Гарик поглядывал на меня исподлобья, пока корпел над своими каталогами. Я не думала, что он старался разузнать, что именно я читаю, пряча книжку под фолиантом: он не желал мне зла. И все же что-то с ним было не так.

Вскочив, он прошелся по комнате, кусая нижнюю губу и о чем-то сосредоточенно размышляя.

- Слушай, - развернулся он на пятках и внимательно уставился на меня. - Рита, я ведь тебя не обижал, так?

- Ну… - осторожно, читая про себя правильные формулы выхода из состояния чтения, отодвинулась я от фолианта, раскрытого на тонкостях принесения живой жертвы в наших широтах. Кто-то обладал поразительно методичным умом. И до жути раскрепощенным при этом.

- Послушай, ты можешь отпроситься сегодня пораньше? – Гарик нетерпеливо дернул рукой. - Желательно – прямо сейчас.

Я привстала из-за стола, быстрым взглядом убедившись, что учебник не выглядывает из-под огромной книги. Освободители не так уж часто навещали архив, да и то, в основном, охрана, простые солдаты, а не чародеи. И все же, все же.

- Что случилось? – встревоженно спросила я. На ум сразу пришли недужные Гариковы родственники, однако я-то тут при чем?

- Предчувствие, - выдавил Гарик, помолчав, - вьюга еще эта…

Он вдруг отвел взгляд и старательно избегал встречаться глазами со мною. Я машинально взглянула на окно и вздрогнула: вместо хаотичных снежных пятен там медленно сползал, уже начав терять форму, классический сигнальный узор. Не может же быть! Чуть не упав из-за подвернувшегося под ноги табурета, я подбежала к окну и протянула раскрытую ладонь, произнося формулу распознания… но тут Гарик забежал передо мной и встал, загородив путь к заснеженному стеклу.

- Рит… - простонал он, но все и так было ясно. Патриоты, которым изначально поперек души была идея так называемого освобождения, принесенного по приглашению пары десятков оболтусов, сумасшедших и пьянчуг, очевидно, не были в восторге, когда префектуру принялись беззастенчиво грабить – вывозить матрицы, предметы искусства, умельцев всех толков и разборов, теперь вот – книги. Буран, стало быть, вовсе и не был последствием неконтролируемого сплетения и взаимодействия магии высокий интенсивностей. Что-то такое ребята затеяли.

А я торчала в администрации – куда, по логике, должны прийти в первую очередь. Ну, во вторую, если военную комендатуру считать за отдельный этап.

Ах, Гарик, Гарик…

- И атам с собой? – зло прошептала я, вцепившись в воротник парня. – Это ж как вы его сюда протащили?!

- Да обычные служебные же есть, - криво усмехнулся Гарик, качнув головой, – небольшая доработка, и все готово.

Тут он прав. Вряд ли, руководствуясь необходимостью максимальной колдовской безопасности здания, освободители стали бы убирать щиты, расставленные на случай стихийного бедствия. Вот вам и заговоренные ножи-атамы, и метлы, и жезлы. Даже небольшие рунные топорики там в наличии. Совсем плохо.

«Интересно, знал ли об этом плане папа?», вдруг подумалось мне. Неужели он отпустил бы дочь не то, что без подготовки – без предупреждения даже? И если не знал, то…

- Чья это была идея? – я со злостью пнула стенку под окном. Гарик уже отступил в сторонку: все равно снежный знак уже полностью иссяк, энергия развеялась. Не знаю, сумела бы ли я распознать автора волшбы даже раньше: стекла гасили и рассеивали магию, пусть и не так эффективно, как прежде, когда их покрывали, помимо защитных серебряных насечек, еще и подновляемыми силовыми узорами.

- Неважно, - резко посуровел парень, - тебе незачем знать, а не то будут пытать…

- Мне и так, и так не жить, - ухмыльнулась я зло, - или ты думаешь, что меня так просто отпустили бы, как закончила бы переводить? Только вот из-за этого бурана, - с нажимом выговорила я, - все случится намного раньше, и…

Я вытащила небольшой хрустальный шарик – большую бусинку на первый взгляд. Инициировала передачу, не сразу вспомнив дополнительные формулы, которые провели бы импульс в мой дом. Мирка возникла сразу же: снег прилип к пушистым бровям и кудряшкам, щечки разрумянились.

- О, - удивленно сказала она, - а я уж думаю, кто бы мог сюда достучаться… Все уже тут, - вспомнив, добавила, - я показала им другие дома, обустраиваются. Тут такая вьюга, не представляю, что там снаружи…

- Тихо, - скомандовала я недобрым голосом, и наша перелесница замолчала на полуслове. Сердилась я на себя, не на нее: обычно я ношу вход с собою, и погода внутри соответствует той, что окружает меня, но в последнее время могу иногда по инерции сохранить ту, которая отпечаталась в памяти, чисто машинально и непроизвольно. Моя сила, наверное, действительно возросла.

- Мир, мне понадобятся тетка Мария, мама и… тот волот, Эльбрус, тоже явился? – вот он тоже понадобится. Срочно. Пусть готовятся принять груз. Тот самый. Очень кусачий. И боюсь, у меня не будет времени снарядить нашепты и навои. Придется рискнуть.

Сестренка побледнела и шумно засопела, топоча: свой шар она понесла с собой.

Я же мысленно готовилась к тому, чтобы решиться открыть дверь на высоте пятого этажа. Было страшно, до чертиков и дрожащих рук… ах ты ж! Стиснув зубы, попыталась справиться с ненужной, опасной дрожью.

Гарик молча покачивал головой.

- Что?!

- Я не могу позволить тебе взять книги, - тихо сказал он, кривясь и морщась, будто лягушку разжевывал. - Сработает тревога, и все пойдет насмарку, пойми!

- Но если сейчас ваши ломанутся сюда, я уже не смогу спасти книг, понимаешь, нет?!

- Это не так важно, как убрать…

В этот момент на площади снаружи прозвучали выстрелы.

Человек с порядочной долей крови карла, как правило, имеет синеватый оттенок кожи и зачастую, если не повезет, загорает и вовсе до густо-индигового. Гарик, как правило, выглядел почти обычным человеком; но сейчас на скулах расцвели диковинные вайдовые румянцы. Он развернулся к окну, будто ужаленный, и уже по налившемуся кровью лицу я поняла, что и без покражи книг все идет совсем не по плану – даже если допустить, что план существовал в действительности и был хоть отчасти продуман и просчитан.

Гарик прилип к стеклу, глубоко вдохнув и замерев. Кого-то он там увидел, внизу, потому что вдруг развернулся, дернулся к двери, на полпути остановился и уставился на меня.

- Рита… - выдохнул он, наклонив голову. В глазах замерло странное выражение: будто он только что умер, не ради правого дела или дорогих людей, а случайно, скоропостижно и задешево. Гарик взглянул на книги, потом на меня, и щека его дернулась.

- Беги, Рита. Сейчас же! – каркнул он уже в дверях. И я осталась в архиве одна.

Шар все еще молчал, мерцая случайными пятнами света, и мне осталось разве что подойти к окну. И взглянуть на площадь, кипящую от настоящей толпы.

Посредине лежало две или три дюжины тел – вповалку, самых разных рас, поэтому сосчитать их не вышло. Поэтому – или оттого, что раньше я никогда не видела, как происходят казни. Даже войны не видела: как положено маминой дочке, сидела дома и сторожила нехитрый скарб. Только чувствовала, как прокатываются отголоски заклинаний и энергетических ударов. И слышала канонаду, сложную, будто в небесах умирала сотня органов самых разных размеров и диапазонов.

Вторым, что я увидела, были тролли. Много, может, даже до сотни. Они составляли едва не половину толпы, окруженной целящимися освободителями. Хуже всего было то, что я знала некоторых из них по той, довоенной жизни. И один из них как раз поднял взгляд к верхним этажам администрации, чтобы крикнуть какое-то грузное, непохожее на другие виды волшбы, проклятие троллей, - но увидел меня и замер. Определенно узнал. Пожалел.

Это был Тобурх.

Именно тогда один из алебардщиков выступил из строя стрелков и ловко смахнул ему голову. Я закричала – хотя внизу меня вряд ли услышали.

Какой-то низкорослый типус в балахоне быстро подхватил свежую голову и поволок в сторону, к очень отдельно стоявшей подальше от солдатов кучке гвардии некромантов. Я вздрогнула: опознавательный браслет стал бы моим приговором еще раньше, чем я успела бы спуститься на первый этаж: я была ярким и отчетливым последним воспоминанием убитого. Меня опознали бы быстро и несомненно. И с этим тоже надо было что-то решить.

- Рита! – гаркнул шар голосом Эльбруса. – Давай начинать?

- Да, - кивнула я, прикидывая, сколько времени у нас остается. Вряд ли много; скорее – считанные минуты. Я погасила шар, вышла на свободное место и мысленно представила за плечами дверную раму. Медленно, очень медленно напрягла мускулы и закрыла глаза. За плечами дохнуло морозом: буря все еще бушевала внутри.

Обернувшись, я увидела напряженных тетю и маму: Эльбрус придерживал их за плечи нижней парой рук, а верхней изобразил тот же самый знак, что и они обе. Максимальная защита. Готовность принять опасный, потенциально агрессивный груз. Впрочем, никто из них не переступал порог, чтобы не рисковать равновесием и не заставлять меня тратить лишние силы. Хотя я увеличила мир во много раз в сравнении с детскими годами, скудная и грубая пища не давала восстанавливать силы в достаточной мере, и… в общем, могло обернуться плохо.

Передача книг затянулась: я не успела собрать все нужное в одном месте, и пришлось побегать. Впрочем, на третьей примерно минуте снаружи раздалась стрельба и отчаянный рев. Не знаю, что вынудило троллей броситься на стволы и пики, но они выигрывали время мне. И, наверное, Гарику, куда бы он не помчался.

Наконец, я кинула свой учебник вслед фолианту.

- Все, - сказала я, чувствуя, что ноги подкашиваются: некоторые книги было до невозможного трудно даже просто доволочь до входа в мой мирок. Некоторые пытались ударить, обжечь или попросту убить на месте. Причем часть заклинаний, кажется, была наложена уже колдунами освободительных сил – но тут еще успел выручить браслет: отбил почти все, хотя, конечно, не замедлил в подробностях донести известие о моем самоуправстве.

Во всяком случае, весил он к тому моменту, как тетка Мария подхватила учебник, не меньше тонны. И начал наливаться странным, тошнотворным на ощупь теплом. Пришлось содрать и зашвырнуть в угол, подальше от входа. Подальше от себя.

Оставалось придумать, как мне выйти отсюда живой – иначе мой мир вполне может умереть: я далеко не первый Пространственник, и наука, более склонная описывать и запоминать, предоставит кучу примеров таких ужасных вещей. Иногда в личных Пространствах таились целые королевства. Выжившие народы, вытесненные с лица земли. Чудесные животные и мистические сущности. Увы, чаще всего – за исключением семи или восьми редких образцов везения – мир погибал вместе с его создателем.

- Иди сюда, - предложила мама, с беспокойством глядя на меня. Сердце будто защемили чем-то. Я молча помотала головой: уж что-что, но архивные помещения обыщут многократно, и скорее всего, нащупают вход, который, если я перейду в наш мир сейчас, останется здесь. Мы не сможем защищать его долго: мы только-только раздобыли книги, которые дадут нам оружие против врага. Возможно, дадут.

В дальнем углу архива послышался отчетливый хруст. За стеллажами резкими рваными движениями расправлялось темное жутко полотнище. Повеяло серой. Ну да.

В этот раз важные слова я почти кричала: нельзя было сходить с места, нельзя отвлекаться на то, что вырастало из браслета, превращенного в оружие против нарушительницы. Мама грустно смотрела на меня, затем проход растаял. Мир остался со мной – всегда рядом, всегда в каком-то шаге за спиною. И нам обоим незачем было оставаться здесь.

Выскочив в коридор, я понеслась к лифтам, насколько могла: заковыляла энергично и завзято, отчаянно при этом радуясь, что все еще способна оставить хоть небольшое расстояние между мной и тем, что росло в архиве. Было бы неплохо, если бы оно еще и дождалось вражеских чародеев, когда те явятся разбираться с ситуацией. Было бы неплохо.

В голове отчаянно вертелось одно и то же: как теперь быть, как добывать пропитание, куда спрятать вход в мир? Думаю, только потому, что рассуждать о способах побега из администрации было без толку. Если повезет, мне удастся использовать заварушку на площади; но везения мне для этого надо будет целую фуру. В любом другом случае…

Коллаборантов мало любят, и потому их оплот защищен и укреплен на совесть: случись что с марионетками, новых найти будет уже труднее, ведь в игру вступит разумное опасение пойти вслед за предшественниками. Ни стекла, ни выходы на крышу не оставлены без внимания.

И тут я услышала детский крик.

И свернула в кабинет, откуда он доносился – просторное помещение, уставленное несколькими массивными письменными столами с красующимися на них стационарными зеркалами, рассчитанными и на передачу информации, и на осуществление личной связи.

А посреди кабинета стоял Гарик, сжимавший в руке окровавленный атам. Перед ним лежал рослый мужчина, по первому впечатлению – совершенно бездыханный, да к тому же залитый алой кровью. Мужчина, естественно, не шевелился, зато в глазах просто рябило от машущего ручонками мальчишки. Орест, которого я узнала с усилием и не сразу, кажется, пытался отогнать Гарика и заставить того отказаться от добивания поверженного освободителя – причем в чине не меньше майорского. Его я тоже узнала – и тоже с трудом.

Гарик медлил – и по его движениям, уже снова делающимся расчетливо-взвешенными, я поняла, что он почти решился покончить сразу с обоими. И крикнула – зло и возмущенно:

- Оставь ребенка в покое!

- Рита, ты?! – опешил Гарик. – Как?!

- Пошли! – махнула я рукой, но он не дал сбить себя с толку, лишь возмущенно засопел и снова занес нож.

- Сейчас нас накроет разрядом из архива или найдут ихние чародеи, Гарик. Некогда.

- Ты ничего не поняла. Он же… Звонников, он же…

- Он не стоит твоей смерти. И моей не стоит. И Эльбруса, и всех, кто… - я осеклась, заметив внимательный взгляд мальчика. Тот не мигая смотрел на меня, словно запоминая.

Сзади зашумели, закричали, затопали. И я растерялась: только и могла, что развернуться и выглянуть из-за двери вдоль по коридору в сторону архива. Там отчего-то метались силуэты в мешковатых балахонах, сверкали сполохи волшебства. Внезапно взорвалась дверь – и кто-то из суетящихся упал, чтобы уже не встать, а другие обрушили на показавшийся край бесформенного темного облака магию – серьезную, мощную магию.

Кто-то из них взвыл и продолжал вопить секунд пять. Может, немножко больше.

- Гарик, времени нет! – прошипела я, и он все же подошел к дверям.

- Рита! – окликнул вдруг мальчик, тоже поспешивший ко мне. - Спасибо от меня. И от папы. Вот, возьми, - он протянул ладошку, и я с удивлением увидела офицерский ключ доступа. - Тебе пригодится.

Гарик молча смотрел на нас, потом с горечью хмыкнул и первым пошел по коридору.

- Я вырасту, - пообещал мне мальчик, очень серьезно глядя в глаза, - вырасту и обязательно на тебе женюсь. Ты только дождись меня, хорошо? – он мило улыбнулся мне; покраснел: - Меня зовут Орест, ты не забудь, пожалуйста, а? – и опрометью бросился к раненому майору.

В коридоре опытные чародеи уже почти спеленали темную сущность, что была порождением браслета. Времени почти не оставалось.

Мы спустились на лифте и, стараясь не бежать, прошли через турникеты пропускного пункта, использовав ключ майора. Снаружи, беснуясь в разыгравшемся не на шутку буране, сошлись в схватке освободители и разношерстная толпа горожан. Вряд ли они рассчитывали на победу, разве что смысл боя заключался в совсем другом – например, в смертях тех или иных людей внутри этого здания, ну, и кое-каких других. Но мы тоже вышли, надеясь, что стрелять в спину нам не станут.

Никто не стрелял. Во всяком случае, не попал.

Нам очень повезло в тот момент: навстречу выскочил раззадорившийся Крумых, тролль крупный, жизнерадостный и полный неуемной энергии. Потеряв работу и возможность как следует питаться, он исподволь нахватался самых радикальных патриотических взглядов, попутно все больше увязая в темных нелегальных делишках. Крумых никогда не отличался добрым и светлым нравом, наоборот, тешился в славных потасовках и обожал покрасоваться.

Когда мы оказались перед ним – я едва успела выбросить подальше уже не нужный ключ, который, скорее всего, вполне мог стать чем-то большим и безусловно опасным, - Крумых аккурат красовался. Схватив пару освободителей, он стучал одним шлемом по другому, тряся их, будто кукол. Что и говорить, сгонять троллей в одну большую банду – это была исключительно нетривиальная идея. Хотя кретинизм этой выдумки потрясал.

- Рита! – рыкнул Крумых озадаченно, и Гарик покосился на меня. – Гарик!!! – добавил тролль тут же, удивив уже меня саму. – Чешите отсюда… - он вдруг оглянулся через плечо: троллям непроглядный снежный полог, пляшущий и вьющийся вокруг, практически не мешал. – Или нет. Не так.

И он бросил игрушки, схватив в охапку нас с Гариком, а затем широкими шагами устремился прочь с площади, да так прытко и сноровисто, что не встретил на пути ни освободителей из облавного подразделения, ни патрулей.

Мы добрались до Свинчатки куда быстрее, чем могли ожидать. Вот только там нас уже ждали: облава явно продолжалась, кого-то волокли, кого-то гнали пиками, других тащили в сетях, кандалах или колодках. Весть про нас вряд ли облетела город, да и облавные команды демонстрировали ужасную занятость и озабоченность своевременным и эффективным выполнением поставленной задачи. Которая включала, видимо, отдельные распоряжения насчет троллей.

Крумых побежал, тяжело грохоча мощными жесткими ступнями.

В него пытались пускать электрические разряды, пробовали парализовать, а затем использовали длинные гарпуны – и когда тросы натянулись, тролль остановился, судорожно вздохнул и опустил нас наземь, подтолкнув прочь, в сторону Лужков. А сам развернулся и бросился навстречу солдатам. Всем, кроме тех троих, что погнались за нами с Гариком.

Мы свернули с дороги и ломанулись в руины, петляя и ежесекундно ожидая срабатывания странной, смешавшейся, исказившейся магии. Ожидая смерти.

Следом топотали берцы освободителей.

Наконец Гарик сказал:

- Тебе придется. Попытайся закрыть… тот твой мир. Рит, иначе никак. Не уйдем. Я уже чую их.

Я тоже ощущала, что вслед троим преследователям уже разворачивается многолюдная погоня. Как ни крути, кто-то нас выследил. Но гораздо больше меня занимало другое: я жутко боялась перспективы навсегда остаться в отделенном мире. Отчасти потому, что видела это в кошмарах – когда я, старая и беспомощная, умирала, осознавая, что последний мой вздох означает и погибель всех, кого я пыталась спасти.

- Не могу, - сказала я, не упоминая про сны.

- Пробуй, - велел Гарик, и ринулся вспять, и сзади скоро послышался первый крик боли. Потом еще один. И еще. Глотая слезы страха за него и за себя, я произносила важные слова, представляя дверь. И наконец та отворилась, и показалась встопорщенная борода Эльбруса.

Обернувшись, я увидела израненного Гарика, из последних сил удерживающего третьего солдата-освободителя. Тот же рвался ко мне сосредоточенно и зло. Сзади набегал кто-то большой, в элегантной штурмовой броне, и занесенный палаш мерцал сконцентрированным зарядом волшбы.

Алебарда одного из убитых преследователей упала совсем рядом; но я не могла сообразить, что же мне делать… Одна из мощных волотьих десниц осторожно отстранила меня, вторая ухватилась за древко и так, снизу, и метнула его коротким мощным движением. Длинный пикейный наконечник пробил воротник и вышел из затылка штурмовика.

- Беги! – крикнули вдруг у меня почти над ухом, совсем рядом. Я прыгнула в проход, а следом ворвались Эльбрус и Гарик, все еще сжимающий освободителя. И тычущий, тычущий в него атамом.

Я подняла взгляд только для того, чтобы увидеть заходящие на атаку летучие ковры. И все никак не падающего штурмовика, опертого на уткнувшееся в землю древко алебарды.

Закрыла глаза.

И мысленно отсекла пуповину, связывающую мой мирок – с большим миром.

Долго, очень долго я ждала увидеть светлый садик, окружающий белоснежный домик, в котором пьет теплый дымящийся напиток из полупрозрачного фарфора моя бабушка рядом с Евдокией Порфирьевной. Увидеть флейты, которые достаются в посмертном оркестре душам тонким и печальным, тоскующим о чем-то в надколотой и пропавшей юности. Думала о том, как страшно будет увидеть рядом с ними – маму, и папу… и всех, даже здоровенного Эльбруса. Думала много о чем, и мысли были разными – от нервных, заполошных и до безмятежных жгуче и болезненно. Пустых.

А потом я поняла, что – получилось. Удалось.

И повернулась лицом к моему миру и моим людям.

Первым, кого я увидела, был Гарик. Вот только что он, худой, нескладный, вытянувшийся, лежал возле хрипящего орка, вяло выплевывающего кровь, и вдруг передо мной оказалось бледное лицо с тускнеющими на глазах жилками вдоль впалых щек, с хрустящей рыжеватой щетиной, с бесцветными губами.

- Нет! – закричала я, поняв, что грудь его уже не поднимается. - Ты не можешь! Не можешь бросить их! Не можешь бросить… меня. – Я била его кулаком в грудь, вкладывая не только боль, страх и отчаяние, вцепившиеся в сердце, но и все, что могла в своем мире. Это длилось долго, очень долго. А потом Эльбрус поднял меня, оторвав от безжизненного тела.

Я увидела все еще дышавшего орка, и это было несправедливо. Нечестно. Так было нельзя. Вскинув ладонь, я сощурилась и промедлила мгновение, задумавшись, как бы наказать этого… я не звала его сюда! Я никого из них не звала!

А в следующий миг Мирка закрыла его собой: пожалела, хотя он и не пожалел хорошего парня, не желающего странной и недоброй свободы, которую несли интервенты.

И она все-таки дышала огнем, наш перелесничий ребенок.

Я поклялась, что не стану помогать ей выхаживать врага; и нарушила клятву со временем, хотя и они намучились, намучились оба, пускай теперь, в изолированном, полностью замкнутом мире, я могла контролировать многое, в том числе, и наши тела – отчасти.

Мне удалось практически все: мой маленький и чахлый мир расцвел и вырос. Теперь в нем были свои горы и леса, озера и реки, звери и птицы. Мы научились жить здесь: я, Мирка, тетка Мария, папа и мама. И другие патриоты, запертые в границах все еще крохотной, но только нашей земли. И Рустем, тот самый солдат, которого пытался остановить Гарик – да и остановил, если задуматься.

Рустем выздоровел, но вопреки моим опасениям, так и не попытался что-то у нас отбирать. Уж я и не знала, что думать: то ли он сообразил, что с моей смертью может схлопнуться и мой малый мир, мое Личное Пространство, то ли и впрямь не был твердолобым извергом. Во всяком случае, он старался помочь по хозяйству изо всех сил, и жизнь понемногу наладилась. Я все еще навещала могилу Гарика в березовой роще на вершине холма, но все же сумела ужиться с убийцей. Это не был мой первый грех, и, кажется, последним он тоже не стал.

Гарик прислал мне первое письмо спустя долгих пять месяцев. Это было странное письмо, не похожее ни на какие другие. Впрочем, не знаю, умирал ли и обретал ли посмертие хоть кто-то до этого – внутри закрытых малых миров. Я хранила письма Гарика и отвечала на них. А еще писала бабушке, каждый раз начиная, как заклинанием, привычным ее зачином: «А у нас…». У Гарика любимой фразой была другая. «Я бы так хотел, чтобы сегодня ты стала счастливой», - писал он вверху каждой странички. Мы оба знали, что я не смогу.

Спустя примерно два года Мирка окрутила Рустема, и мы отпраздновали скромную свадьбу.

У них родились тройняшки, невероятно милые ребятишки, успевшие встать на ножки чуть ли не в полугодовалом возрасте, шебутные и пылкие, как мама, но при этом способные сдерживать себя с загадочным отцовским выражением раскосых орочьих глаз.

Все это время я отчаянно пробовала вскрыть мирок изнутри. Не разрушить, но проделать новую дверь – желательно, в каком-нибудь другом месте. И раз за разом у меня это не получалось, точно так же, как и открыть дверь прежнюю.

Возможно, для этого не хватало сил – но ведь мир все рос и улучшался! Возможно, даже скорее всего, я не могла преодолеть страх. Или горе. Или обиду.

И уже смирилась с этим, когда одним поздним весенним вечером в дверь нашего дома постучали. Все уж были дома, поужинали и тихо наслаждались вечером, а Мирка с Рустемом ушли наверх укладывать пострелят.

Я подошла к двери, неверной рукой откинув щеколду. Открыла ее.

На пороге стоял незнакомый мужчина, с виду старше меня лет на десять, с серебристыми от седины висками и длинным шрамом через левую щеку. Его было бы и вовсе не узнать, кабы не совершенно детские синие глаза под смешно взъерошенными бровями. Сколько же лет прошло там? Сколько лет он искал дорогу сюда?

- Я Орест Звонников, - улыбнулся он широко и искренне, - ты ведь меня узнала, Рита, да?

Небольшой листок письма, только что пришедшего мне, выпал из ослабевших пальцев и тихо лег на порог. «…сегодня ты стала счастливой, Рита», говорило оно, трепеща ажурным краешком на теплом весеннем ветру.

Наверное, это было так.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 19. Оценка: 3,58 из 5)
Загрузка...