Тупицы

Тупицы. Они населяют весь мир, служат навозом и питают настоящих людей, обстряпывающих благодаря тупицам неплохие дела.

Как ни странно, тупица никогда не назовет себя так. Есть даже специальный кретинский язык иносказаний, оправдывающий их бездумные поступки наобум, их склонность извинять собственные грешки и промахи, их лень и жажду нажиться за просто так. Боги не благоволили, говорят тупицы, бледнея и прикидывая убытки, удача отвернулась, враги подсуетились отсыпать монет чернокнижнику покруче…

Ни один, ни один не скажет: я жадный глупый ублюдок, собственноручно заколотивший каждый гвоздь в крышку гроба. Изнутри.

Тупицу найдешь везде, и Дунс Магдер утверждал, будто во дворце их ничуть не меньше, чем в гнилых и вонючих приречных трущобах. Просто богатеям дольше разбазаривать наличность; да и головы им рубят куда позже, чем следовало бы по уму, при этом обставляя казнь пышнее иной свадьбы люда попроще.

Ремесло Дунса сводит с тупицами чаще, чем любое другое – кроме, разве что, гробокопательского; но закапывая труп, ты вряд ли уже сумеешь удостовериться, был ли покойник круглым болваном. Магдеру в этом смысле намного, намного проще.

И все же он старается поменьше задумываться о том, с кем приходится вести дела. В приречных ты говоришь, выпиваешь и водишься с отребьем, благодаря богов, если сам ухитряешься удерживаться на плаву.

- Ну? – паренек, застивший Дунсу свет, топтался на месте с видом, который наверняка полагал устрашающим. Чем и выдавал непроходимую глупость: какая, скажите, разница мелкому скупщику краденого с репутацией колдуна, страшен ли с виду тип, пытающийся толкнуть обжигающую руки добычу? – Время, дон Магдер, время – деньги, хе-хе…

Дунсу мешал смешок. Мешала густая тень крупного молодого человека с зияющей прорехами ухмылкой. Если подумать, сегодня здорово мешало решительно все: вцепившийся в поясницу недуг, стылая сырая осень, сквозившая под дверью, властный гомон ливня. И больше всего – отсутствие вестей от Чико, чертова мелкого ублюдка.

- Маноло, - терпеливо ворчит Дунс, изучая достаточно большую и глубокую серебряную миску в свете небольшой изрядно помятой латунной лампы, - Побольше богобоязненности, сынок. Чудо, что ты вообще нашел открытым хоть кого-то из… торговцев, - в такой-то святой день! И вдвойне чудо, что я выслушал тебя и взялся посмотреть товар. Но, сынок, видишь ли, из этого не следует, что ты можешь вести себя, словно дукс. Не то богам придется состряпать для тебя третье чудо, дабы ты не вылетел отсюда прытче, чем бежал из благородного дома Фессанно, - Дунс спокойно углубился в изучение добычи, - откуда, разумеется, родом эта тарелка.

- Но…

- Тамга на лицевой стороне тарелки, вписанная в узор из лебедей и аистов, - Дунс внимательно изучил родовой знак дома, более древний, чем вошедшие в моду после завоевания гербы, и потому используемый куда чаще – намекая на суровость нравов, обычную для исконных аристократов, и древность благородной крови, - Ты ее, конечно же, не видел.

- Птицы очень тонко…

- Да-да. А теперь, пожалуйста, давай помолчим!

С изнанки тарелка густо покрыта чеканкой. Дунс дотошно изучает узор, опасаясь найти крота, богомола, чертополох или стрижа. Не хотелось бы думать, что у него в клиентах настолько тупой дегенерат, что отважится влезать в родовые склепы; но предполагать следует худшее – тогда не закончишь, как Хуан Астурио Умбрас, высушенной куколкой с иглами в глазах. Худшее – это значит: отдавать себе отчет, что подчас даже мелкое ворье находит дорожку в обход всех незримых часовых городского кладбища. А вот на то, чтобы обрубить смерть и проклятия, увязавшиеся за ворованным добром, у ворья почти никогда не хватает воображения – или здорового страха.

- Ты, конечно, не знаешь, что здесь с изнанки, - бурчит под нос Магдер и достает шкатулку с линзами для глаз. Водрузив окуляры на нос, он видит, что вязь состоит из мизантийского письма. Бегло читать такое Дунсу не по силам, но он улавливает смысл – нечто вроде пожеланий всегда получать желаемое.

- Буквы, - гордо отвечает Маноло, - я учился в школе.

- О, - без интереса говорит Магдер, - это замечательно. И что они гласят?

- Читать я не умею, - выдержав паузу и силясь сберечь остатки достоинства, возражает Маноло, нервно поглядывая на дверь. Секундой раньше они слышали короткий замысловатый свист, похожий на предсмертные трели подыхающего от ангины соловья. Дунс понимает, что времени не так уж много, и сокращает традиционный торг.

- Пятерка, - твердо говорит он, и прежде чем Маноло успевает возмутиться, продолжает: - Если не устраивает, гони малую монету за беспокойство и ступай вон.

Маноло машет рукой, сгребает выложенные Магдером на прилавок деньги. Вроде бы даже собирается ляпнуть что-нибудь напоследок, но вместо этого стремглав улетучивается на узкую сумрачную улочку.

Фессанно, как ни крути, семья серьезная. Может, в их доме не найдется адмиралов или полководцев, и жалованные им саны и чины не отличаются высотой, - но в городе и округе немногих боятся сильнее.

Магдер прикидывает, не переплатил ли за хлопотную вещь, машинально читая надпись. Читать приходится вслух: во-первых, мизантийский знаком Дунсу не сказать, чтобы хорошо, во-вторых, застарелая болячка в шее простреливает голову острой болью, мешая сосредоточиться на смысле. В конце концов, он все же дочитывает выспренное пожелание видеть себя всегда таким, каким того пожелается. Звучит… Магдер откладывает тарелку. Звучит по-идиотски, но он слишком давно в колдовском деле. Отдельные обороты речи наводят на мысль, что составлял надпись кто-то из цеховых Мизантии, людьми серьезными и суровыми. Дунс недовольно щурится, понимая, что наверняка поторопился с выводами, не выставив куцебородого Маноло сразу, как тот появился на пороге.

Стареешь, говорит он себе – пока что, слава богам, только мысленно. Приближаешься к опасной границе, к превращению в такого же тупицу, как эти, за дверью. А ведь пока слишком рано. Слишком.

Дунс мрачно окидывает взглядом лавку, забитую хламом. Невежды обычно проникаются сознанием сумрачных тайн и загадок, воплощенных в расколотых щитах, сломанных клинках и древней изъязвленной наковальне, покрытой вязью сложных узоров. Но на самом деле, Магдер – гораздо больше торгаш, чем колдун. И так продолжается уже много лет – дольше, чем стал бы терпеть кто бы то ни было.

И всему виной Коннор, в приречных известный больше как Чико. Знать бы еще, где его носит.

Дунс привычно достает из-под прилавка микстуру, зубами вытаскивает плотно забитую пробку и делает ровным счетом три глотка. Через некоторое время боль отпускает; Магдер выпрямляется, вскидывает голову и горько усмехается. Ни на что большее ему не решиться: маломощные амулетики, талисманчики и полудохлые зелья приворота – вот все, что разрешает пришлым местная Гильдия, поддерживаемая магами знатных домов. Даже избавляться от боли следует при помощи гильдейских снадобий, не то храм засыплют кляузами и доносами.

Звякает тарелка. Дунс уже чувствует, что увидит, перевернув покупку. Не ошибается.

Четыре птицы, врезанные в центр донышка с изнанки, теперь выглядят иначе: часть каждой из них повернулась вокруг оси. Пара крыльев, хвост и здоровенный хохолок теперь сложились в светящуюся эмблему-иероглиф. Сняв окуляры, Дунс проворно прячет их в футляр, футляр убирает в шкаф. Эмблема продолжает сиять, и буквы поздравительной надписи тоже видоизменяются под влиянием синеватого света и сложных множественных теней.

Дунс может прочитать надпись снова и, поколебавшись, так и делает. Читается на удивление легко, слог деловит и ясен: добавившиеся и исчезнувшие знаки превратили витиеватое пожелание в четкую инструкцию по работе с магическим инструментом. Три замысловатые команды запоминаются, тем не менее, влет.

Хотя снаружи по-прежнему ненастный осенний день, Магдеру он кажется полуночью. Дрянь, в которую он сунулся, - гораздо более крутого замеса, чем выглядела спервоначала. Даже для бывшего армейского колдуна строевой службы.

Твердой рукой он переворачивает здоровенную тарелку, ставит на стойку и, помедлив, заполняет водой. Уколов палец, отсчитывает семь капель и говорит первое слово. Наклоняется к воде и видит – себя самого, немолодого уже мужчину со шрамами на лице, пегими усами и изрядной лысиной. Некоторое время ничего не происходит, потом Дунс вспоминает надпись и желает видеть себя принцем.

В зеркале лицо Магдера-старшего неуловимо перетекает в рожу хорошо знакомого ему принца Ксаверия, мелкой душонки, но отнюдь не тупицы. Дешевый пижон, Ксаверий предал собственную армию и родного отца. Тысячи солдат заплатили по его счетам жизнью. Но, что уж скажешь, при этом принц вчистую обошел кондотьерского капитана Дунстана Магдера, которому вздумалось не допустить измены. Никто не стал слушать наемника, приговоренного за хищения полковых припасов к смерти самим принцем… так что тупицей в тот раз выглядел отнюдь не Ксаверий.

И все же Дунс морщится с отвращением. Кому же не хочется быть молодым прекрасным принцем? К сожалению, не все принцы одинаково прекрасны… даже если смазливая рожица с бегом лет перерастает в благообразный лик.

Скрипит дверь. Проживи кто в приречных хотя бы пару лет, да еще веди какое-никакое собственное дело, умение разбираться в оттенках звуков придет само собой. Бывает, вламываются дюжие молодцы, полагающие, что им причитается с тебя еще налог-другой. Случается, врываются оборванцы, которым просто приглянулся твой дневной заработок и пара достаточно богато выглядящих штук с прилавка. По меньшей мере пару раз заскакивают преследуемые беглецы – не обязательно бандиты или нищие, между прочим. Свои нюансы в том, как входят воры с товаром, приличные горожане по не слишком благовидным надобностям, бродячие священники за подаянием или же куда менее праведные сборщики податей.

Человека, входящий в лавку Магдера, не причислишь к любому из пунктов списка. Стук подкованных сапог значит солдата, стражника либо же высокомерного паршивца из рыцарского сословия. Дверь открывается уверенно и неспешно – Дунсу вполне хватает времени снять тарелку с прилавка и, сунув на полку, прикрыть лоскутом плотной материи.

- Добрый день! – вежливо говорит человек, откидывая плотный глубокий капюшон. С посетителя льет, на сапогах налипло с полпуда грязи. Дунс мрачно смотрит на вышитый на груди вошедшего герб города, и здоровается, хотя, конечно, гораздо приятнее было бы сейчас видеть привычную бородатую рожу капрала Хосеаля.

- Я новый капрал, - спокойно извещает вошедший: лавка Магдера уж точно не первое место, куда он нагрянул, потому каменной рожей уже не удивишь и не проймешь, - вместо покойного Эурелио Хосеаля. Мигель Огтаво.

- Дунс Магдер, - медленно произносит колдун. Слишком, думает он, слишком удачно для простого совпадения: появляется вещь Фессанно, и сразу же на пороге ретивый служака. Гораздо правдоподобнее, что Маноло либо донес, либо и вовсе подставил Дунса, поэтому он протягивает руку и привычным жестом находит старенький, но еще крепкий и действенный жезл, укрепленный под прилавком рядом со скьявоной. Запасенная в ограненных кристаллах энергия нервно щекочет пальцы, просясь на волю.

- Я умею читать, - парирует Огтаво, и подозрения Дунса крепнут. Еще пара шагов – и капралу будет суждено прилечь отдохнуть прямиком на пол. Затем, если прытко пойдет с его подчиненными, что наверняка торчат снаружи, после небольшой беседы капрал отправится на вечный покой.

Это не по душе Дунсу, вот только встреча с людьми Фессанно всяко не входит в его планы на ближайшие дюжину жизней. И в любом случае понадобится кое-какая фора, чтобы найти и выдернуть из города Чико, прижившегося здесь, как глист в кишках. Прежде, чем до стервеца доберутся стражники или частная гвардия.

- Чем могу служить? – спрашивает Дунс, просчитывая, чем следует ударить сначала, и какие из отражающих амулетов сейчас навешены на капрале.

- Дунс Магдер… - задумчиво произносит капрал Огтаво, поглаживая аккуратную бородку, - у тебя неподходящее имя… для приречных кварталов.

Дунс полагает, что у него в принципе не подходящее имя: алеманская фамилия со скоттским именем? Изумительное сочетание, - но Огтаво он не отвечает, а терпеливо ждет продолжения.

- Люди дона Майоре говорят, Магдеры не справляются с расчетом по долгам, Дунс, - добродушно говорит капрал, наклонившись и приглядываясь к огромному белоснежному охотничьему рогу, покрытому паутиной мелких трещинок. – И говорят, ты больше не зовешь их в гости. Это, наверное, обидно для дона Майоре, а, Дунс, ты не находишь?

Дунс уже держится и за рукоять палаша также: нападение на человека дона Майоре означает, что из приречных кварталов, да и вообще из города тебе уже не выбраться. Нападением же считается любая попытка не дать себя зарубить.

- Впрочем, Дунс, я ведь не гонец, чтобы носить послания между почтенными гражданами приречных.

Ну как же.

- Поэтому скажу просто: больше не надо бояться, Магдер. Все. Было – нету.

Капрал смотрит ясными серыми глазами, ни капли сочувствия, ни крошки жалости, ни тени укола совести. Возможно, он просто не знает, что именно говорит; так бывает: человека используют в темную, отправляют с непонятным посланием, а затем смотрят, что будет делать адресат. В том числе – что будет он делать с посланником.

Дунс отпускает скьявону, но не жезл. Однако разговор уже завершен, хотя это и не тот разговор, который можно провести успешно. Вряд ли кто-нибудь вообще способен как следует подготовиться к подобной беседе; и хотя вроде бы ничего страшного не прозвучало, сказано слишком много.

Дунс думает про Чико, чьи карточные долги постоянно грозили в лучшем случае оставить их без гроша. Про Чико, которому было предсказано, что в тридцать три года он зачнет будущего спасителя мира и конкретно Сиагрии. Про Чико, которого он, Дунс, хранил во всех невзгодах вот уже семь лет… оставалось еще три, думает он, паршивых три года. Никакого терпения, никакого здоровья и ни грамма уцелевших нервов – но они продолжали жить в одном доме, и шанс дождаться исполнения Пророчества был.

Больше его нет.

Потому что если Майоре отказался от претензий – значит, кто-то выплатил долги сполна.

Дунс почти не замечает, как капрал выходит из лавки, как хлопает дверь, а на выцветшем крашеном полу подсыхают комья грязи и лужицы дождевой воды. Пальцы его стискивают жезл, но глубоко внутри пульсирует глухое желание, чтобы вот сейчас вошли парни Майоре и прекратили все сразу.

Чуть позже вместо желания умереть появляется жажда убить, а только потом сдохнуть.

День поворачивает на вторую половину, теперь улица освещена чуть ярче, снаружи проникают неуверенные смутные тени, до которых Магдеру нет дела.

- Что ж ты наделал, брат? – говорит он вслух, будто последний тупица, уверенный, что богам есть дело до мелких дрязг и невзгод скучной и пустой жизни.

Магдер достает жезл, с армейской сноровкой тщательно проверяет заклинания и чары, подготовленные давным-давно и все еще хранящиеся в кристаллах. Он точно знает, где надо искать промотавшегося и несостоятельного должника. По крайней мере, должника дона Майоре.

Дунс покидает лавку, отмечая, как звонко и отчаянно хлопает дверь. Никогда прежде он не слышал этого звука. Впрочем, такого дня, как сегодня, никогда прежде не было, да и впредь не будет. По совести сказать, такого дня и не надо бы.

Быстро преодолев несколько кривых, незаметно перетекающих одна в другую улочек, он все еще чувствует онемение глубоко внутри. Ворох проблем и несчастий – вот чем был его брат, как это часто бывает, только в этот ворох плотно увязаны были и надежды, желания, мечты.

Магдер думает, что дышит недостаточно часто, чтобы заполнить всю пустоту внутри. Магдер думает, это навсегда.

А потом он выходит на Мясницкий пустырь, расталкивая зевак и, кажется, бросив кому-то в лицо короткую хлесткую формулу слепоты – не вкладывая силы, просто чтобы испугать на несколько минут. Ему не до полноценных экзекуций – впереди с усталыми, источенными скукой лицами стоят несколько стражников, причем четверо из них снимают с шеста тело.

Несколько шагов – и Дунс разом проклинает всех богов: лицо Чико, ужасно избитое и оплывшее, он все-таки узнает. Настойчивыми просьбами добиться не удается ничего, труп грузят на телегу и увозят в замок на изучение следов. Магдер медленно поворачивается всем телом, глядя вслед. Вот и все, пытается он сказать самому себе, вот и все.

По дороге домой он заходит к Гельдерлинцу, тихо садится на стул у огня и некоторое время молчит. Старый израильтянин, давным-давно разошедшийся с богами, даже такими, о которых Дунс и не слыхивал, наливает большие глиняные стопки зеленоватой жидкостью и протягивает товарищу погибшего сына. Магдер пьет, не чувствуя вкуса, потому бесцветным, однако твердым голосом сообщает: все отменяется, никто никуда не едет. Вообще все, удивляется Гельдерлинц, и Дунс подтверждает: от и до.

Гельдерлинц меняется в лице. Теперь уже оба они пьют залпом, не пытаясь поместить в слова случившееся. Ближе к полуночи Магдер выбирается на улицу и шествует домой.

Он зверски надеется, что наткнется на уличных громил, хотя бы завалящего приблудившегося разбойника, но добирается мирно и благополучно. Двери лавки заперты, и Дунс с трудом отпирает их, чтобы запереть за собой.

Спустившись со ступенек, колдун останавливается посреди лавки и обводит ее шалым взглядом. Боги, ворчит он, боги и все ваши козни… как же меня достало! Затем он вдруг оказывается за прилавком, согбенный над заполненной водой тарелкой.

- Кем бы я хотел стать? – спрашивает Дунс у зеркала, словно последний тупица. Потом он тянется мыслями вовнутрь себя самого, прислушиваясь к бездне, безвидной и пустой. Ох, как много было связано с Чико… как много его самого умерло сегодня.

Но что-то осталось, и в воде вначале появляется золотистый дракон. Дунс думает: черт, верно! Стать драконом, завладеть всем золотом этого города, подмять всех и каждого – или же убить, если не пожелают подчиниться… а потом попытаться самому, без мессии и без Чико.

И тут же, не дожидаясь нового приказа, в зеркале возникает Чико. Дунс изучает знакомое лицо и думает: возможно, надо попробовать? Почему бы и нет? Если я обернусь Чико, может быть, получится осуществить и пророчество? Все лучше, чем ничего. Но в зеркале, как ответ собственным страхам Дунса, возникает жестко лицо дона Майоре, и Магдер разочарованно отпускает видение. Люди дона постараются прикончить и его тоже – сколько раз ни воскресай.

Дунс продолжает перебирать образы, видения судеб, которыми мог бы заменить свою собственную, пока не теряет ощущение времени. Лишь блеклый, промозглый рассвет пробуждает его – в тот момент, когда он произносит последнюю, третью команду серебряной тарелке.

Стараясь не поддаваться слабости и боли, Дунс встает со стула и идет к зеркалу, чтобы поглядеть, каким же он решил стать в конце концов. В голове стоит сплошная каша.

- Ну? – звучит за его спиной неуверенный, излишне громкий голос, - Время, дон Магдер, время – деньги, хе-хе…

Дунс оборачивается, почти выхватив жезл. Удерживается в последний момент и громко ругается, сетуя на больную спину и на торопыгу-Маноло.

Подходит к стойке и немо смотрит на тарелку. Затем переводит взгляд на вора, и в этот самый момент дверь распахивается и вбегает Чико Коннор Магдер, изрядно хмельной и веселый до чертиков.

- Ты где был? – почти кричит Магдер, глядя на Чико и в один миг решаясь верить этой новой правде, вписанной зеркалом: брат жив! Черт, щелкает в уме, сейчас же должен явиться Огтаво, нужно скорее двигать к Гельдерлинцу…

- Ты не представляешь! – гордо заявляет Чико, - Я играл!

Дунс мысленно стонет.

- Играл и выиграл! – говорит Чико, не замечая, как напрягся Маноло, - И отдал все дону Майоре. Мы больше не в должниках в этом городе, Локо. Мы выкарабкались, Дунстан! Я же говорил?!

Дунс опускается на стул. Потом достает две монеты по пятерке каждая, протягивает Маноло. Тот хватает, прижимает кулак ко лбу и быстро исчезает на улице.

Магдеры же остаются в лавке: младший, отмеченный богами, и старший, который поменял себя на себя же плюс немного везения.

- Пара тупиц, - говорит Чико, подойдя к зеркалу и встав рядом с сидящим Дунсом. – Ну просто пара тупиц.

Оба негромко смеются, и вода, налитая в тарелку, берется рябью.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 12. Оценка: 3,17 из 5)
Загрузка...