Третья стратагема

«Это больше, чем я, это больше, чем ты,

Это вечной свободы дурманящий вдох,

Это наша любовь, это наши мечты,

Это с неба тебе улыбается бог»

Зимовье Зверей «Мы никогда не умрем»

 

— Скажите же, — неожиданно вмешался ректор Алвернес, — разве это что-то меняет?

И хотя вопрос был адресован не ей, Взломщица размотала цепь своей памяти и вгляделась в последние звенья. В ложное спокойствие, сменившееся девятью «последними» днями; в сокращённые имена и наконец-то сложившееся, в отчаянную решимость, бесполезные истины и Менталиста с его эвфемизмом.

Вгляделась и поняла, что…

 

***

 

Строго говоря, эта история имела три начала: «предварительное начало», «собственно, начало» и «Самое Начало».

У истоков «предварительного начала» Взломщица лично не стояла, но со слов Императора выглядело всё вот как. Поистине судьбоносной ночью он наткнулся — в буквальном смысле слова наткнулся — на Счетовода, понуро сидевшего под окном в коридоре и обнимавшего почти пустую бутылку самогонки. Просто обойти столь печальное зрелище было неловко: в конце концов, горю — особенно в таком состоянии — всегда требуется если не сочувствие, то хотя бы внимательное ухо. Услышав вопрос «Чего это ты вдруг?», Счетовод поднял голову, моргнул и на удивление связно ответил, что больше так не может. Никак. Вообще совсем. И о чём это он, понял бы любой.

Вздохнув, Император уселся рядом, жестом попросил бутылку, допил остатки и неожиданно понял, что тоже так больше не может. Никак. Вообще совсем.

Снизошедшим озарением страстно хотелось поделиться — причём обязательно с непосвящённым, так что Счетовод отпадал. В итоге пошатывающаяся парочка ввалилась в комнату, которую занимали Словесница со Взломщицей, и сообщили «прекрасным дамам», что всё. Кризис и вообще совсем. «Прекрасные дамы» переглянулись, кивнули друг другу, кивнули неожиданным гостям, а потом достали собственную самогонную заначку.

Спустя бутылку Словесница нарушила тягостное молчание, неожиданно вскинувшись и сказав: «Подождите, я сейчас вернусь». Вернулась она действительно быстро, да не одна, а с высоким черноволосым парнем иркшенской внешности.

— Знакомьтесь: это Менталист, и он тоже вообще совсем.

Все уже были в том состоянии, когда появление нового действующего лица только радует — кое-как представившись, компания несколько сбавила темп, чтобы дать Менталисту возможность дойти до общей пьяной лиричности. Пока он знакомился с выданным стаканом, Взломщица закурила и высказала наконец мучавшую её мысль: пить и страдать — это, конечно, приятно, но что делать-то.

И настал тот самый момент. Тот самый момент, когда Император обвёл всех собравшихся не совсем трезвым, но абсолютно ясным взглядом и сказал:

— Коллеги. У меня есть идея. Давно уже есть. Но предупреждаю сразу: она совершенно безумна.

И все свёрнутые Бездны, она действительно была безумна. Безумна, опасна и гениальна — в общем, как раз из тех идей, которые работают.

Так появились «Пятеро Протестующих» или, как их по-честному называла про себя Взломщица, «Пятеро больных на голову». Отчаянная развесёлая компания, у которой был План.

«Собственно, начало» наступило полтора месяца спустя, когда Словесница наложила на телепорт последнее заклинание, и проверка магического поля показала: работает. Но громкий смех, радостные крики «О да!» и сумбурные объятия длились недолго: всё испортил Счетовод, который в очередной раз решил напомнить, что он, конечно, всё рассчитал, но гарантию могут дать только Высшие. И если раньше можно было успокоить себя мыслью «Я подумаю об этом завтра», то теперь, когда готовый телепорт лежал прямо перед ними и ожидающе переливался всеми оттенками синего, ни о каком «подумать завтра» речи уже не шло.

— Давайте подробно рассмотрим все варианты, — предложил Император. Рассматривать имеющиеся варианты было его любимым занятием.

Счетовод затянулся одолженной у Взломщицы сигаретой — вообще он не курил, но иногда накатывало — и пожал плечами.

— Можно подумать, их много. В лучшем случае у нас всё получится — и, должен сказать, вероятность немалая.

— А в процентах? — улыбнувшись, спросила Словесница. Понятно, что это задумывалось как шутка, вот только со Счетоводом такие шутки не проходили. Немного подумав, он совершенно серьёзно ответил:

— Учитывая наши знания и способности, я бы сказал — процентов семьдесят.

— Совсем неплохо, — оценил Император. — Другие варианты?

— Ну… При плохом раскладе мы окажемся не там, где нужно.

И в их случае это действительно будет проблемой.

Обычно телепорты делались двухразовыми, для перемещения туда и обратно, — да, в исключительных случаях встречалось и большее количество связей, однако оно всегда было чётным. Никто никогда не пренебрегал перемещением обратно: просто на всякий случай, мало ли что случится. «Пятеро больных на голову» на общеизвестные правила безопасности гордо наплевали, но, справедливости ради, у них были на то причины.

Во-первых, магия телепортации была штукой сложной, и никто из пятёрки на ней не специализировался. От специализировавшихся же приходилось держаться подальше, так как — что совершенно логично — за ними следили ещё пристальнее, чем за всеми остальными. Частое общение с телепортатором неизбежно вело к повышенному вниманию со стороны Смотрителей, а это заговорщиков не прельщало ни в каком виде. В принципе, уж на пятерых-то обратную связь можно было сообразить и без профессиональной помощи, но тут в дело вступали во-вторых и в-третьих.

Во-вторых, телепорт, который перенесёт пятерых из точки А в точку Б и обратно, и телепорт, который перенесёт пятерых из точки А в защищённую точку Б и обратно, — это, с точки зрения мощности, две очень разные вещи. Взлом магической защиты требовал дополнительных ресурсов, и на «обратно» их уже просто не хватало.

Потому что, в-третьих, телепорт, собранный в великой тайне из подручных материалов, просто по определению не мог обладать большой ёмкостью. Какая там обратная связь — уже то, что в эту несчастную поделку впихнулись перемещение в один конец и взлом, было чудом.

Проблему прекрасно решил бы второй телепорт с реверсированной направляющей, но увы. Всем ещё из общего курса магии было известно, что телепорты перемещают без побочных эффектов всё… кроме других телепортов. Какой-то иностранный маг с непроизносимым именем даже получил премию за теоретическое обоснование этого факта — из всех зубодробительных выкладок Взломщица поняла только то, что суперпозиция магических полей почему-то нарушается. Почему именно, так и осталось загадкой. Даже для коллективного разума всей пятёрки.

В итоге, если они окажутся не там, где нужно, то это действительно будет очень и очень большой проблемой. Потому что обратной дороги нет в самом что ни на есть прямом смысле.

Но и это было ещё не всё.

— В худшем случае мы умрём, — спокойно продолжил Счетовод. — Вероятность этого крайне мала, но я обязан предупредить. Также я, судя по всему, обязан сказать, что ещё не поздно передумать и геройствовать совершенно необязательно, но… Какой смысл?

Смысла и вправду не было. Просто потому что за полтора месяца «вообще совсем» не делось никуда.

Через три часа — вполне достаточный срок для того, чтобы привести в порядок себя и свои дела, — все снова собрались в заброшенной каморке. Упаковали последние вещи, ещё раз согласовали последующие пункты Плана, посмотрели друг другу в глаза и решили, что немного дополнительной храбрости никому не повредит.

После двух бутылок самогонки стало ясно, что всё, окончательно пора. Так же неожиданно стало ясно, что уходить просто так как-то несолидно: успех отнюдь не гарантирован, поэтому лучше взять высокую ноту сейчас, пока она будет звучать просто глупо, а не крайне глупо.

Руководствуясь этим соображением, вся пёстрая компания: Словесница с уложенными «башенкой» волосами и в своём лучшем платье, потому что «если уж умирать, то королевой»; Менталист с общим рюкзаком за плечами и прикреплённой к нему гитарой; Счетовод с накрытым простынёй телепортом в руках и почтовым голубем — на плече; Император, весь в чёрном по какой-то личной причине; и, наконец, Взломщица, такая же, как обычно, потому что если уж умирать, то как жил, — ввалилась в кабинет ректора.

Карл Алвернес, ректор их академии, был очень… многогранным человеком. У Словесницы наверняка получилось бы описать его точнее, красивее и в целом правильнее — причём всего одной метафорой, пусть и лихо закрученной. Взломщица, увы, владела словами значительно хуже, так что ей приходилось распространяться на несколько извилистых предложений.

Ректор Алвернес был худым мужчиной почти пятидесяти лет, но выглядел на тридцать пять максимум. Он всего на полголовы превосходил ростом Взломщицу, — а ведь ей приходилось смотреть снизу вверх на большинство девушек — смотрел на мир тёмно-карими глазами побитой собаки и был неизменно учтив и вежлив. Подвох заключался в том, что всё вот это стало ректором вскоре после получения ордена Белых Ступеней — награды, учреждённой для особо отличившихся в войне Пришлого с Преходящим. Подвох заключался в том, что когда ректор Алвернес обновлял окружающие академию щиты, просто находиться в радиусе пятисот метров от него было тяжело, а уж колдовать — вообще самоубийственно.

Пару лет назад какой-то придурок-Смотритель ударил по лицу двенадцатилетнюю девочку. То ли она его оскорбила, то ли ещё что — подробностей так никто и не узнал, однако сам факт стал общеизвестным очень и очень быстро. Смотрителя пригласили в ректорский кабинет на приватную беседу, и Взломщица, как раз примерно к тому моменту отточившая своё мастерство в подслушивающих заклинаниях и умении оставаться незамеченной, затаилась под дверью, решив получить ответ на давно мучивший всех вопрос «А что же в таких случаях за ней происходит?». Казалось бы, ничего особенного: ректор Алвернес в своей обычной — спокойной и вежливой — манере напомнил ублюдку, что применение силы со стороны Смотрителей допустимо только в самых крайних случаях и то ограниченно. Вот только от этого спокойного и вежливого тона у Взломщицы встали дыбом все волосы — даже те, о существовании которых она не подозревала. И когда Смотритель, пошатываясь, вывалился из кабинета, ей подумалось, что все маскирующие уловки были излишни: тот не заметил бы и материализовавшегося прямо посреди коридора посланника Высших. Именно тогда Взломщица поняла, почему с каждым годом ректорствования Алвернеса всякого ублюдства со стороны Смотрителей становилось всё меньше.

В общем, ректора ученики поголовно уважали и любили, и не ему бы вообще-то следовало предъявлять претензии, но никого другого под рукой просто не было: разговаривать со Смотрителями — всё равно, что курить не в затяг, смысла никакого. А тут хоть услышат, пусть и обращение — не по адресу.

Импровизированная речь Счетовода удалась на славу: всё сказал, и что «пятнадцать лет — срок слишком долгий», и что «от такой жизни развернутся если не Бездны, то внутренние бездны — точно», и что «негоже тысячам отвечать за грехи одного». Впечатление несколько испортил Император, которого от избытка храбрости вырвало на ковёр, — отношения с алкоголем у бедолаги всегда были сложноподчинёнными. И трагичными: для того чтобы почувствовать физический эффект, хватало малого, а вот мозг не отключался и на самой последней грани.

Ректор Алвернес себе не изменил: окинув всю компанию понимающим взглядом, он сказал, что, конечно же, сочувствует и к диалогу готов, но не лучше ли перенести его на завтра. Усмехнувшись, Словесница ответила, что предложение не лишено смысла и да пребудет воля завтрашнего дня, а Счетовод запустил телепорт.

Если простая телепортация по ощущениям напоминала свободное падение и была штукой не их приятных, то телепортация со взломом походила на путешествие по ветру, безостановочно меняющему своё направление, и вызывала желание сдохнуть. Теперь Взломщице стало понятно, почему все обычно перемещались куда-нибудь до границы защиты и ломали её уже постфактум. К сожалению, у них пятерых такой возможности не было. Перемещение непосредственно на территорию являлось обязательным.

И поэтому желание сдохнуть было хорошим признаком: вхолостую магия работать бы не стала. Если она работает, значит есть что ломать. А если есть что ломать…

Когда зрение Взломщицы смогло сложить и обработать реальность, стало понятно, что они всё-таки попали в семьдесят процентов. Тяжёлые, покрытые стальной вязью из идеограмм и вензелей ворота не спутаешь ни с чем. Серебристо-голубой стеклянный мост, ведущий к ним через непрерывно бушующую реку — «Вальмор Арлакх», вечная ярость, — не спутаешь ни с чем. Огромный серый замок, полуразрушенный и оттого ещё более внушительный, удивительно плавно переходящий в набор узких башен, — не спутаешь ни с чем.

Менталист сел, где стоял, Словесница закружилась и закричала: «Судьба любит гордых!» — бедный Император продолжил избавляться от избытков храбрости, а Счетовод рухнул на колени и возопил:

— Карок Вальмери! Карок Вальмери!

«Да, — подумала Взломщица. — Карок Вальмери. Место „Самого Начала“»

 

***

 

Первым делом Счетовод черкнул записку Шутнику и отправил почтового голубя обратно в академию. Шутник — ещё один из друзей Словесницы, которому она доверяла как самой себе и потому посвятила в План, — участвовать напрямую во всём этом сумасшествии отказался, однако поддержку клятвенно пообещал. Что было очень кстати, так как в связующем с миром звене «Пятеро Протестующих» нуждались, как в воздухе. В протесте, о котором никто не осведомлён, смысла нет, а осведомлять о чём-либо из Карок Вальмери было затруднительно — зато в академии имелась целая голубятня. Собственно, при успехе телепортации — о чём Счетовод и сообщил — в добровольные обязанности Шутника входила отправка заранее заготовленной пачки писем по заранее заготовленному списку адресов. Ну и ещё обеспечение чем-нибудь съедобным и горячительным в течение первых дней, как же без этого.

Потом пятёрка внимательно осмотрела фасад, посовещалась и заняла стратегическую позицию на втором этаже. Позиция была именно стратегической: некромантия шла из земли и претворялась, если имелась такая возможность, в земле. Конечно, после войны подвалы Карок Вальмери зачистили, потом ещё раз зачистили, а потом на всякий случай зачистили опять, но первый этаж всё равно было разумно не занимать от греха подальше. Выше второго тоже забираться не следовало, так как протестантам положено вещать и демонстрировать, а на большой высоте эффект несколько теряется.

Пока Менталист курил на балконе, который просто идеально располагался как раз напротив ворот, Взломщица со Словесницей укладывали Императора: объясняться с утра перед различными высокими делегациями предстояло именно ему, так что бедняге необходимо было проспаться.

Император получил своё громкое прозвище за две вещи: резкий, поистине императорский профиль — хотя это, конечно, было вторичным — и любовь к политике. Точнее, любовь к изучению того, как политика работает. Соваться в неё Император не собирался: по его словам, чем больше он во всём этом копался, тем гаже становилось на душе. Но разбирался в вопросе неплохо и обладал редким умением, которое и положило начало всей нынешней заварухе. Умением читать и трактовать законы.

В общем система работала так: существовали «обычные» своды законов, различающиеся от страны к стране, то есть действующие на какой-то территории. В дополнение к ним маги были обязаны соблюдать ещё и отдельный магический кодекс, который являлся всемирным. Одним на всех.

— Согласно ему, — объяснял Император ещё первой ночью, — телепортация сама по себе никаким нарушением не является и даже не считается основанием для исключения из академии. Противозаконно нахождение — именно нахождение — вне академии либо без документа об её окончании, либо без ограничительных наручников и действующего разрешения. Сам по себе акт покидания академии преступлением не является.

— Акт покидания, — простонала Словесница. Для неё юридический язык был преступлением против культуры и искусства, и при речах Императора бедолагу зачастую потряхивало.

— Прости, дорогая, — привычно отозвался он. — У тебя свой язык, у меня свой.

Словесница так же привычно махнула рукой.

— Так вот. Как только телепортация завершается, ученик становится преступником. Однако, — тут Император скрестил руки и подался вперёд, — магический кодекс, и это прописано в нём на самой первой странице, действителен только в этом мире.

Да — знаменитая поправка, звучащая довольно глупо, но вообще-то имеющая смысл.

На ней настояли некроманты ещё три века назад, при самом первом обсуждении кодекса. Аргументация была невероятно проста: мир иной объективно существует. Неупокоенные души, спиритические сеансы — в общем, всё то, чем занимается некромантия, является неопровержимым доказательством этому. А раз так, то давайте осторожнее в формулировках всеобщего кодекса.

Остальная магическая общественность сначала несколько подрастерялась, а потом вспомнила ещё и гипотезу Кванта Изикийского о параллельных мирах — до сих пор, кстати, не доказанную, но и не опровергнутую. И решила: конечно же, очевидно, что при попадании в другой — или иной — мир ни о каком кодексе речи не идёт, там уж по обстоятельствам; но надо бы действительно как-то уточнить.

Так и появилась эта поправка, однако причём она, Взломщица не поняла. Судя по повисшей паузе, не она одна.

Император вздохнул.

— Коллеги, ещё раз. Только. В. Этом. Мире.

Пауза начала затягиваться, а потом до Взломщицы наконец дошло. Да так дошло, что садись стоящий, ложись сидящий.

Началом конца войны Пришлого с Преходящим была смерть Валдхара Ингельдара, и последнее, что он успел сделать, — это перенести свою резиденцию Карок Вальмери в вырванный кусок Санкрошаса. Так некроманты называли первую границу между миром живых и миром мёртвых.

До Ингельдара подобное не удавалось никому — можно было бы сказать о большом прорыве в некромантии, вот только крови пролилось слишком много. Чудовищно много. Ритуал запретили сразу же по окончанию войны, и больше он — слава Высшим — не повторялся, однако Карок Вальмери так и остался в Санкрошасе.

В Санкрошасе, который является закрытым, изолированным слоем мира живых со всеми его законами и свойствами по своей сути. Но не по определению.

— Поглотите меня Бездны, — хрипло выдохнул Счетовод. До него, видать, тоже дошло.

Вытянувшиеся лица Словесницы и Менталиста говорили за себя сами.

— Именно, — улыбнулся во все зубы довольный произведённым эффектом Император. — Если мы телепортируемся прямо в Карок Вальмери и останемся там, то формально ничего не нарушим. Более того, противозаконными как раз будут любые направленные против нас — невинных — действия.

Всё это он и изложил с утра явившейся под балкон первой высокой делегации, только гораздо более занудно, со ссылками и цитатами из общего магического кодекса. Остальные оказывали моральную поддержку, изображая гордые древние статуи, — у Словесницы лицо было каким-то чересчур каменным, наверное, из-за избытка юриспруденции.

Пока Император распинался, Взломщица рассматривала делегацию, которая содержала один довольно внезапный элемент. Двое серьёзных пожилых мужчин в мантиях архимагистров были ожидаемы: ещё бы кто-то из Верховного Совета не пожаловал; ректор был ожидаем тоже, а вот стоящий рядом с ним Альберт Шварц, нынешний глава авонгайской разведки…

Ещё один очень интересный персонаж, вылезший после войны Пришлого с Приходящим. Сам он никаких наград не получил, да и вообще никто из широкой общественности не мог внятно перечислить, что он во время войны сделал, однако её высокопоставленные участники — в том числе кавалеры ордена Белых Ступеней — в один голос твердили, что без героя Шварца всё закончилось бы намного печальнее. В общем, человек с фальшивым именем, — Альберт Шварц, да ладно — неизвестной биографией и тихими подвигами — действительно, только разведку и возглавлять.

Стоя рядом, они с ректором составляли изрядно впечатляющую пару. Эдакие одинаковые противоположности. Одинаковые в низком росте и худой комплекции, однако волосы у Шварца, в отличие от ректора, были светлыми, а глаза — рыбьими. Холодными, бледно-голубыми — очень неприятные, в общем, глаза. Взломщице как-то всё больше думалось, что чем ниже мужчина, тем он опаснее. А ведь Шварц и магом-то не был.

— И чего конкретно вы требуете? — спросил он после того, как Император закончил говорить.

Тот спокойно ответил:

— Двадцати свободных часов вне академии в неделю. Без наручников и прочих ограничений.

И такие же светлые, как и волосы, брови Шварца взметнулись вверх.

Да, этот вопрос пятёрка ещё в академии обсудила очень тщательно.

— Тут расклад какой, — объяснял всё тот же политически подкованный Император. — Можно играть по-крупному, а можно — по-честному. По-крупному очень рискованно. Во-первых, нужен рычаг давления: сами по себе мы на него никак не тянем, то есть придётся шерстить Карок Вальмери. Опасно и далеко не факт, что что-то найдём, там же всё зачищено было неоднократно. Во-вторых, если мы начнём угрожать, то точно кончим плохо. И в-третьих…

Тут он обвёл всех внимательных взглядом и проникновенно спросил:

— Ребят, хоть кто-нибудь из вас сможет воплотить серьёзную угрозу в жизнь?

Печальное молчание было ему ответом: злость злостью и кризис кризисом, но существовала граница, которую никто из пятерых переступать не собирался.

— Вот именно. А мы будем иметь дело с такими людьми, которые пустую угрозу распознают сразу же. И глумливо посмеются.

Так что было решено играть по-честному и требовать малого, чтобы иметь хоть какие-то шансы на успех.

— Это всё? — спросил Шварц. По его лицу и тону прочесть что-либо было сложно, но некоторая аура удивления в воздухе витала. Ещё бы: ни один вменяемый человек не полезет в ни разу не безопасный даже после всех чисток Карок Вальмери ради такой ерунды, как двадцать свободных часов в неделю.

Но то вменяемые люди.

— Да.

— А иначе?

Тут Император замялся, и на помощь ему пришёл Счетовод. Шагнув вперёд и расправив плечи, он ответил:

— Мы останемся здесь. В Карок Вальмери. Зная, насколько рискуем.

Шварц пожал плечами, сказал, что каждый живёт, как хочет, и получил в ответ возмущённое «Альберт!» от ректора. Всё-таки на ректора всегда можно было положиться. Один из архимагистров прошипел в их сторону что-то похожее на «господа, успокойтесь», сообщил пятёрке, что их просьба будет рассмотрена, и делегация отправилась обратно в лагерь за мостом.

Они же вернулись в комнату, — или даже залу, если судить по размерам — и пока Взломщица размышляла об издержках дипломатии: «Какая, к Безднам, „просьба“, здесь самый настоящий вопль отчаяния», — Менталист разложил на полу свою простыню и начал что-то на ней выводить красящим заклинанием.

— Тебе бумагу одолжить? — с улыбкой спросила Словесница.

Он только махнул рукой, закончил своё непонятное дело, а потом вынес простыню на балкон и прикрепил её к балюстраде.

— Не лучший девиз, конечно, но на фоне Карок Вальмери…

— А что ты там вывел-то? — спросил Император.

Менталист насмешливо поклонился Счетоводу и усмехнулся.

— «Мы останемся здесь».

 

***

 

Следующие три дня прошли мирно и медленно — настолько мирно и медленно, что мысль о возможном подвохе со стороны Карок Вальмери начала казаться нелепой. Единственным, что заслуживало внимания, было неожиданное явление родителей. Их, конечно, держать под балконом никто не стал — впустили, разошлись семьями по комнатам, а потом стало тяжело. Мама плакала и просила одуматься — Взломщица тоже плакала и говорила, что не может. Папа обнял обеих и спросил: «За какие же грехи тебе досталось моё упрямство?»

Когда старшее поколение, удовлетворившись обещанием не делать совсем уж редкостных глупостей, наконец ушло, подрастерявшие гордость протестанты налакались до состояния первоосновы. Благо, количество выпивки зашкаливало: сочувствующие — в основном собратья-ученики, но были и другие — присылали её с помощью почтовых голубей литрами.

Вообще работа с почтовыми голубями была чуть ли не отдельной магической отраслью — Взломщица в ней не разбиралась вообще, так что какие там заклинания использовались, сказать не могла. Однако результат был налицо: магические монстры летали с огромной скоростью и переносили не менее огромный вес. Глядя на целые ящики с едой и алкоголем, которые они доставляли в Карок Вальмери, Взломщица впервые осознала, что мир принадлежал бы почтовым голубям, если бы не их в прямом смысле птичьи мозги.

В остальном всё шло вполне буднично. Коллективными усилиями кое-как привели в порядок залу: разложили ковры, залатали потолок, чтобы не капало, соорудили в центре костерок — а потом каждый занялся своим делом. Взломщица читала приключенческие романы и следила за защитными и сигнальными заклинаниями, установленными чисто на всякий случай. Менталист готовился к выпускному экзамену, штудируя книги, у которых даже названия были зубодробительными, что уж говорить о содержании. Император на пару со Счетоводом разбирался с высокими делегациями, а Словесница взяла на себя газетчиков. «Ты отлично знаешь слова закона, — сказала она Императору. — Но тут нужны слова сердца».

Ещё Словесница писала мемуары. Не для будущей продажи, как она сказала: «Нас, либо проигравших, либо победивших, история сама напишет в том виде, в котором ей будет нужно», — а для души. Вообще Словесница к своему творчеству относилась спокойно и всегда давала почитать, если кто просил, но только законченное. С незаконченным же она обращалась очень трепетно, тщательно скрывая исписанные листы и не оставляя их где попало. Впрочем, обходные пути всегда были: однажды ночью мучимая бессонницей и бездельем Взломщица порылась в ящике для мусора и достала оттуда один из черновиков. Перечёркнуто до неразборчивости было всё, кроме одной фразы.

«Я верю, что Высшие не играют с миром в кости, а следуют строгому плану, по одной простой причине: для нас пятерых всё так или иначе закончится там же, где и началось».

Эта мысль погнала Взломщицу покурить на «другой» балкон, более отдалённый и тихий, — именно его пятёрка выбрала для задушевных разговоров за табаком, оставив «официальный», с гордо реющей простынёй Менталиста, для дела.

Самое Начало. Валдхар Ингельдар. Война Пришлого с Преходящим. Карок Вальмери. Всё действительно складывалось очень красиво.

Ещё восемь лет назад всё было по-другому. Да, до девятнадцати лет маги и тогда жили в достаточно узких рамках: как только у ребёнка проявлялись магические способности, на него надевали ограничительные наручники; потом — в девять лет — забирали в академию и на первичном круге обучения выпускали домой только на два с половиной месяца в год и тоже в наручниках. Жёстко, но понятно и довольно справедливо. Маг-недоучка с недоразвитым в силу возраста самоконтролем — существо и вправду опасное, причём зачастую ненамеренно. Взломщица хорошо помнила, как всё вокруг неё взрывалось или разбивалось, когда ей было пятнадцать, и ведь не по умыслу, просто эмоции иногда брали верх над разумом.

Зато вторичный круг обучения — выбранная специализация, с девятнадцати до двадцати четырёх — был апогеем веселья и свободы. Наручники оставались в прошлом, и никого уже не волновало, когда и куда ты там телепортируешься, до тех пор, пока учёба совсем уж не страдала. Первичники вторичникам очень завидовали и всё ждали, когда же, ну когда.

А потом ублюдок Ингельдар засел со своими «друзьями» в пустующем Карок Вальмери. Поначалу никто и внимания не обратил, мало ли какими исследованиями занимается компания некромантов, а когда обратили, стало слишком поздно. Так началась война Пришлого — каких-то призванных тварей, умирающих только с пятого раза — с Преходящим, то есть с обычными людьми.

Когда она закончилась, немагический люд потребовал ещё большего ужесточения магического кодекса. А ведь против Ингельдара сражались и маги, но… Но страх и горе действуют в обход рассудка. Рисковать беспорядками, а то и ещё одной войной, никто не хотел — маги пошли на уступки. Досталось всем: некромантов изгнали из Верховного Совета, — по крайней мере, как выражался Император, «де-юре» — усложнили выдачу магических лицензий и сравняли по запретам вторичный круг обучения с первичным. Никакого больше веселья и свободы.

А теперь вот Карок Вальмери восемь лет спустя. В котором всё должно закончиться так или иначе.

— Я не помешаю? — послышался за спиной тихий голос Менталиста.

Взломщица махнула рукой и достала вторую сигарету.

— Конечно, нет. Присоединяйся.

Сам Менталист родился уже в Авонгае, а вот его родители были иркшенцами, отсюда и внешность: раскосые глаза, чересчур острые скулы и узкие губы. Не самые привлекательные черты, складываясь вместе, образовывали, по мнению Взломщицы, вполне гармоничный ансамбль. Впрочем, по лицу ли человека судить.

По рассказам Менталиста его родители были людьми сильными и смелыми. Иркшен славился своими довольно специфическими обычаями, одним из которых являлась клановая вражда. И вот родители Менталиста как раз принадлежали к двум рьяно враждующим кланам, но как-то умудрились друг друга полюбить. Долго страдать по этому поводу тогда ещё молодые люди не стали — уплыли в Авонгаю на первом попавшемся корабле и ни на какие уговоры вернуться не поддались. По меркам Иркшена такой поступок был страшнейшим предательством и нарушением долга, но Взломщица считала, что всё правильно ребята сделали. Творить свою судьбу нужно самому, на то она и своя.

Менталист явно в них пошёл. Тоже сильный и смелый. Он вообще Взломщице очень нравился: отличный парень — не без странностей, конечно, ну так все ментальные маги были немного не от мира сего.

— Слушай, — немного помявшись, всё-таки начала она. — Я давно у тебя спросить хотела. Ладно мы, нам-то ещё по два-три года учиться. А ты зачем во всё это ввязался? Ты ж на последнем секторе, всего четыре месяца перетерпеть и всё — свобода. А теперь только Высшие знают, что будет.

Менталист задумчиво выпустил струю дыма и ответил:

— Потому и ввязался, что почти пять лет сидел молча. Знаешь, когда война началась, мне только шестнадцать было: рвался поучаствовать, да не пустил никто. И правильно сделали: мозгов у меня тогда объективно мало было. Сейчас побольше стало, а всё равно бы пошёл. Так с каких Бездн я должен отвечать за полоумных некромантов? Дикость какая-то. Бессмысленная и несправедливая дикость. Вот хоть и заявлю об этом напоследок, а там будь, что будет.

Взломщица выдохнула с ним в унисон и подумала, что всё-таки Менталист ей очень и очень нравится.

 

***

 

Иллюзия нормальности не продержалась долго. На третий вечер Словесница неожиданно попросила какое-то время её не трогать, взяла бутылку виски и ушла в свою комнату — к тому моменту каждый уже нашёл себе помещение по нраву и более или менее обустроился. Изначально все отнеслись к этому с пониманием, но через три часа Взломщица забеспокоилась. Случайно пойманный взгляд Императора показал, что он обеспокоен тоже, и, извинившись, они на пару пошли проверять, как там что.

«Как там что» оказалось безрадостным: Словесница, подтянув колени к груди, сидела на полу в окружении окурков и смотрела перед собой опухшими, покрасневшими глазами. Запечатав магией дверь, Император со Взломщицей сели рядом, обняли — каждый со своей стороны — и стали молча ждать: в такие моменты торопить человека не следует. Захочет — скажет; не захочет — его право. Если что, не первый раз им троим в тишине сидеть. И не последний.

Наконец Словесница взяла изрядно опустошённую бутылку, хлебнула прямо из горла и тихо сказала:

— Простите, ребят. Накатило что-то. Всё сразу накатило.

— Что всё? — так же тихо спросила Взломщица.

— Да что бессмысленно всё это. Ничего мы не добьёмся и кончим, скорее всего, плохо.

И Взломщица чуть ли не взаправду услышала свист, с которым общий негласный договор отправился в свёрнутые Бездны.

Конечно же, «нормальность» Карок Вальмери была напускной: все улыбались, шутили и спокойно занимались своими делами, но только полный идиот не почувствовал бы свернувшегося в воздухе тугой спиралью вопроса «А смысл?». Вопроса, который старательно обходился до этого пьяного, а потому безжалостно честного мгновения.

Шаткое затишье выскользнуло из рук вместе со Словесницей: Император притянул её к себе, крепко обнял и выдохнул в растрёпанные волосы едва различимое:

— Ох, Эл…

Взломщица как-то сразу почувствовала себя лишней и отвернулась: имена для принявших прозвища всегда были чем-то очень личным. Особенно сокращённые. Особенно когда дело касалось этих двоих.

Традиция прозвищ передавалась только-только оказавшимся в академии детям от старших первичников или даже самих вторичников. В девять лет привыкнуть к новому месту было тяжело, а осознавать, что в старую, успевшую сознательно полюбиться жизнь ты на протяжении целого десятилетия будешь возвращаться крайне редко — ещё тяжелее. И добрые старшие, утешая по ночам свою будущую смену, предлагали рассматривать заточение не как, собственно, заточение, а как шанс начать всё с чистого листа. А чтобы было правдоподобнее и легче — назваться другим, новым именем.

Разумеется, соглашались не все. Те же, кто соглашался, сочиняли себе прозвище «по интересам» и гордо несли его, пока кто-нибудь близкий не придумывал что-то более подходящее.

Именно Император, друживший со Словесницей ещё с первичного круга, нарёк её в третий и, судя по всему, последний раз. «Какая же ты теперь Книжница? — с улыбкой спросил он, читая записанные на полях одолженного конспекта стихи. — Ты теперь самая настоящая Словесница». Она же в свою очередь заметила, что мелкий и довольно вредный Законник неожиданно вырос в самого настоящего Императора.

Как же светло они смеялись, рассказывая об этом. А теперь вот ещё и имена сокращённые. Взломщица уже собиралась тихо уйти, но Император, заметив её поползновения, покачал головой.

После нарушения негласного договора о молчании пятёрка заключила другой: раз смысла нет ни в жизни, ни в делах, а на горизонте — сплошные грозовые тучи, то нужно проживать каждый день как последний. И пусть стены Карок Вальмери дрогнут.

Словесница строчила как заведённая, а в промежутках декламировала стихи: свои и чужие, печальные и весёлые, усыпляюще напевные и похожие ритмом на военный марш — как захочется и получится. Обычно скрытный и сдержанный Счетовод утащил у Менталиста гитару и тоже распахнул душу — голос у него, кстати, неожиданно оказался чудесным. Сам Менталист плюнул на подготовку к экзамену и просто развлекался чем попало. Император сжёг свою копию общего магического кодекса и запускал с «официального» балкона фейерверки. Взломщица смотрела на всё это и тихо любила мир.

Именно в один из «последних» дней случился разговор, которому она тогда не придала особого значения. А зря.

Однажды ночью — и почему всё самое главное случается именно ночью? — сонная Взломщица увидела Императора, сидящего на «официальном» балконе как-то… очень странно. Да что там, странным было уже само место: для себя все обычно сидели на «другом» балконе, «официальный» обходился стороной по множеству причин. И уж точно странным был взгляд, которым вцепившийся в балюстраду Император буравил «лагерь за мостом»: и как от такого недобро пристального внимания палатки не загорелись, непонятно.

— Скажи-ка мне, Взломщица, насколько сложно было взломать защиту? — не оборачиваясь, спросил он.

Взломщица растерянно пожала плечами.

— Вообще очень. А что?

— Но тебе удалось.

На вопрос это, слава Высшим, не походило, но и простое наблюдение было как-то уже не к месту и не ко времени.

— М-м-м… Как бы очевидно.

— Знаешь, что мне всё это напоминает? — Император даже не усмехнулся, он откровенно оскалился. — Стратагему «Убить чужим ножом»*. «Используй друга, чтобы убрать врага, а сам не применяй силы».

Тут Взломщица почувствовала, что теряет нить разговора окончательно, и нащупывать её заново хотелось не особо — честно говоря, хотелось тогда только спать.

— Император. Ты сейчас о чём вообще?

Наверное, не особое желание просочилось в голос, потому что Император на мгновение подобрался, вытянулся струной на грани разрыва, а потом грустно покачал головой и ответил:

— Неважно. Прости. Мне просто надо хорошенько выпить.

И словно бы и не было ничего.

Выдохнув, Взломщица пожелала ему спокойной ночи и оставила в покое: объективно говоря, они все были людьми со странностями, и на Императора иногда нападали подобные настроения. «Если ему нужно выговориться, он говорит об этом прямо, — пояснила в своё время Словесница, — а если нет — лучше не трогать».

Всё-таки надо было тогда остаться. Впрочем, а смысл? Всё равно бы ничего не сказал.

На его месте Взломщица бы тоже ничего не сказала.

 

***

 

Всё в мире имеет свойство заканчиваться — один из «последних» дней просто обязан был стать действительно последним. Проблема в том, что даже ожидаемый конец всё равно зачастую приходит как-то неожиданно.

— Ребята! Ректор идёт! — прокричал на двенадцатое утро Менталист с «официального» балкона.

Все быстро привели себя в порядок — насколько это было возможно — и собрались на балконе, под которым действительно стоял ректор Алвернес. Посмотрев со своей неизменной печалью на девизную простыню, он вздохнул и сказал:

— Сегодня состоится последнее заседание по поводу ваших требований. Завтра в три часа дня вам сообщат об окончательном решении.

А потом перевёл взгляд на них.

Когда-то Словесница сказала: «У нашего ректора в глазах — вся скорбь мира», — и, Бездны, как же она была права. Взгляд ректора Алвернеса мягко вытеснял на поверхность памяти и грехи, и грешки, и прегрешения, но что важнее — за них становилось искренне стыдно. Вот и тогда Взломщице тоже стало стыдно. За других она, конечно, говорить не могла, однако судя по лицам что-то там подобное было.

Впрочем, долго стыд не прожил: после того как ректор, вздохнув ещё раз, развернулся и ушёл, все резко — даже как-то чересчур резко — взбодрились. Взбодрились и решили: настал Тот Самый День, а значит гулять — так гулять, других вариантов всё равно нет.

Словесница снова решила побыть королевой: надела своё лучшее платье, то самое, в котором прибыла в Карок Вальмери, и уложила волосы «башенкой». И правильно, с такой-то внешностью не побаловать себя — грех. Император снова с ног до головы обрядился в чёрное, а вот Менталист из своей комнаты вышел в пёстром халате: «Что вы так смотрите? Последний день — имею право».

Допить всё, что сталось, было нереально чисто физически, да и не хотелось никому: по настолько большому случаю нужно доходить до состояния «весёлый, но адекватный» и держаться в нём. После первого круга Счетовод схватил гитару, обнял её, сказал, что никому не отдаст, и спел «Иллюзию свободы». Так как играл он лучше всех, возражать никто не стал. После второго Словесница на радость всем исполнила широко известный в узкий кругах танец Соблазна — танцевала она не очень хорошо, но с таким чувством, что никакого значения это не имело. После третьего круга Взломщица перестала считать круги.

Через какое-то время Счетовод отлично сымпровизировал, наложив на музыку «Прощального письма» одно из ранних стихотворений Словесницы.

 

В честь вьющейся дороги

И истин бесполезных

Поднимем здравицу.

Ведь засмеются боги,

И развернутся бездны,

И что останется?

 

— Всегда меня это, честно говоря, смущало, — неожиданно сказал он, закончив петь. — Грешники после смерти отправляются в свёрнутые бездны, и конец света наступит, когда греха станет слишком много, и бездны якобы развернутся, так?

— И что тебя смущает? — не поняла Взломщица.

— А то, что бездна подразумевает бесконечность. Бес-ко-неч-ность. Как она может переполниться? Количество греха всегда конечно, как конечно в любой момент времени количество умерших грешников. Бездна — бесконечна. Как?

Словесница моргнула и подалась вперёд.

— Ох ты ж… А ведь ты прав. Бездна по определению бесконечна, это что-то, не имеющее дна. Как тогда?..

— Вот поэтому иркшенская версия концов света нравится мне больше, — хохотнул Менталист.

Взломщица опять не поняла:

— Концов света? У вас их несколько?

— У них их три. Три возможных варианта, — с улыбкой ответила начитанная Словесница. Менталист тоже улыбнулся и пояснил:

— Первый похож на ваш: когда Артьени — так мы называем наших богов — устанут от грехов рода людского, они уничтожат мир, наслав на него череду природных катаклизмов. Второй — битва между самими Артьени. Если люди нарушат природный баланс, боги начнут войну и всё: пиши пропало. И третий, мой самый любимый: Последний Ответ. Если люди найдут Последний Ответ, то есть в мире не останется ни одной нераскрытой тайны, его существование перестанет иметь смысл. Соответственно, он перестанет существовать.

Внимательно слушавший Счетовод кивнул и оценил:

— Действительно красиво.

Взломщица тоже оценила, но молча. Некоторые идеи слишком прекрасны для слов.

В тот день, переходящий в вечер, переходящий в ночь, вообще было высказано много слишком прекрасного — до конца жизни думать и, следовательно, не забыть.

Но ещё прекраснее были дела: покурить напоследок на «другом» балконе не удалось, потому что он был занят самозабвенно целующимися Словесницей и Императором. «Вот и правильно, — подумала Взломщица, — давно пора. Удивительно, что они так долго с этим тянули». Да и ей самой, честно говоря, тоже было пора.

Постучавшись в комнату Менталиста и получив разрешение войти, Взломщица глубоко вдохнула и сказала:

— Думаю, нам с тобой пришло время найти наш Последний Ответ.

И какое же счастье, что количество задушевных разговоров на «другом» балконе оказалось достаточным и для понимания, и для согласия.

Позже или скорее раньше, когда рассвет бесцеремонно застучал в окно, перебирающий волосы Взломщицы Менталист — и чего они ему так полюбились, обычные же волосы — сказал:

— Знаешь… Как бы всё ни сложилось с утра и вообще, Последний Ответ для меня будет иметь только один, далёкий от священных текстов, смысл.

— Эвфемизм, — порывшись в памяти, выдала засыпающая Взломщица: полтора года жизни в одной комнате со Словесницей не прошли даром.

Судя по мягкости выдоха, Менталист улыбнулся, но открывать глаза и проверять было лень.

— Твой эвфемизм.

 

***

 

Закончилось всё неимоверно и невероятно прозаически: в три часа дня под балконом собрался Верховный Совет, — плюс Альберт Шварц, куда же без него — и Первый Архимагистр зануднейшим голосом сообщил, что «прошение студентов о двадцати свободных часах в неделю было решено удовлетворить».

И как-то все… мягко говоря, подрастерялись. И от неожиданности, и от простоты, и от того, что всё — вот теперь действительно всё. Молча и понуро собрали вещи, не закрывая двери и вообще стараясь по возможности не оставаться в одиночестве, впустили ректора Алвернеса с телепортом и вернулись обратно в академию. Только в «свободном падении» Взломщица осознала, что забыла — не смогла — сказать Карок Вальмери ни спасибо, ни прощай.

В академии их встретила толпа, выкрикивающая похвалы и поздравления, — хорошо, что рядом был ректор, могли бы ведь и разорвать от избытка чувств. А так обошлось: растерянную пятёрку довели до кабинета, рассадили по креслам, дали по чашке сладкого чая и даже предложили шоколадных конфет. Вот тут-то и грянул метафорический гром.

Медленно, чересчур аккуратно Император поставил свою чашку на стол, вцепился в ректора очень недобрым взглядом и спросил:

— Почему сейчас?

Сощурившись, ректор так же медленно и чересчур аккуратно сцепил руки в замок.

— Восемь лет — достаточный срок для временных мер.

— А если бы нас, таких, не нашлось?

— Мы бы вас придумали.

Повисшую тишину не взяли бы, наверное, ни меч, ни топор. Взломщица вцепилась в свою чашку так, что пальцы свело. Император с ректором продолжали играть в гляделки.

— Кто-нибудь объяснит, что происходит? — нерешительно подала голос Словесница.

На несколько мгновений застыл даже воздух, а потом ректор вздохнул и перевёл смягчившийся взгляд на ничего не понимающую четвёрку.

— Господа. Неужели вы и вправду думаете, что лазейку в кодексе, образовавшуюся после переноса Карок Вальмери в Санкрошас, никто не заметил? Неужели вы думаете, что вас при желании не остановили бы так или иначе? Неужели вы думаете, что Верховный Совет не смог бы установить защиту, взломать которую было бы практически невозможно? — повернувшись к Взломщице, ректор, наклонив голову, добавил: — При всём моём к вам, Кира, искреннем уважении. И неужели же вы, наконец, думаете, что я ничего не знал?

«Стратагема „Убить чужим ножом“, — вспомнила и с приправленной сожалением горечью поняла Взломщица. — „Используй друга, чтобы убрать врага“».

Как там писала Словесница? «Высшие не играют с миром в кости»? Политики тоже в кости не играют.

— Ты знал, — посмотрев на Императора, ровно сказала Взломщица. — Ты всё знал.

Он покачал головой.

— Я только потом… потом понял. Уже в Карок Вальмери. Когда стало слишком поздно.

Все возможные претензии застыли в горле и как-то сразу уступили место сочувствию: нести подобную ношу наверняка было тяжело, а разделить её с кем-либо не позволила совесть.

— Скажите же, — неожиданно вмешался ректор Алвернес, — разве это что-то меняет?

И хотя вопрос был адресован не ей, Взломщица размотала цепь своей памяти и вгляделась в последние звенья. В ложное спокойствие, сменившееся девятью «последними» днями; в сокращённые имена и наконец-то сложившееся, в отчаянную решимость, бесполезные истины и Менталиста с его эвфемизмом.

Вгляделась и поняла, что нет. Потому что постфактум-то умны все, однако истинный выбор совершается в прошлом с его правилами и обстоятельствами.

— Для человека реально только то, что он знает, ощущает и чувствует, — словно бы прочитав мысли Взломщицы, сказал Менталист. Хотя почему словно: ментальные маги на то и ментальные.

Ректор улыбнулся, кивнул и хотел было что-то сказать, но его опередил Счетовод:

— Мы ведь не были первыми, не так ли? Что стало с теми, кто… догадался до нас?

— У тех, кто догадался до вас, цели были менее… скажем так, разумными. Как я уже говорил, при желании вас бы остановили. Так или иначе. С вами такого желания не возникло, с ними — увы.

Пока Взломщица решала, чего ей хочется больше: радоваться скрытому комплименту или пугаться от разыгравшихся в воображении сценариев — Император задал самый насущный вопрос.

— И что будет дальше?

— К сожалению, — развёл руками ректор Алвернес, — я не провидец. Но если верить Альберту, то начало положено и положено правильно. Конечно же, отменить сразу все запреты не выйдет, но вы дали нам такой же шанс, какой мы дали вам. Так что пейте же свой чай и оставьте будущее будущему.

И, пожалуй, это было наилучшим выходом. Изменить прошлое нельзя, повлиять на будущее можно только частично, так что же остаётся, кроме как пить чай и ценить настоящее?

«Всё изменится, — подумала Взломщица, украдкой улыбнувшись Менталисту. — Конечно же, всё изменится. Но будь проклят тот день, когда мы станем настолько скучны, что пожалеем о грехах молодости».

 

*Третья из тридцати шести стратагем — древнекитайского военного трактата.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 17. Оценка: 3,71 из 5)
Загрузка...