Одержимость

С тех пор как Эйви изменилась, точнее, с тех пор как я начал это замечать, прошло несколько недель. Сначала, насколько теперь можно судить, приступы случались несколько раз в день и были непродолжительными, от нескольких минут до получаса. Уверен, они возникали и прежде, но проскальзывали мимо меня неузнанными. Сложно, не будучи параноиком, обратить серьезное внимание на мелькнувшее во взгляде близкого что-то чужеродное, сложно заметить новые слова и жесты, изменившийся вкус, да и заметив, как, будучи только что женатым и впервые оказавшимся на законных основаниях в одном пространстве, не объяснить это все естественным развитием событий? К параноикам я не отношусь, как и к полным идиотам, но это не умаляет чувства вины из-за потерянного времени. И вот, теперь, когда мне наконец удалось сложить все льдинки в слово вечность, я сижу на полу в нашем чудесном коттедже с верандой, окруженной резными перилами и солеными волнами вдалеке, а за дверью мечется кто-то, кого еще утром я целовал с легким сердцем.

Этот кто-то хочет выбраться из ванны, облицованной светло-малахитовым кафелем в тонкие ломкие серые прожилки, имитирующие мрамор, он ругается на неизвестном мне языке и кричит. Слов не разобрать, но я уверен, что это самые страшные проклятья, доступные тому, кто несколько минут назад пытался меня убить. Слышно, как хрустят осколки под босыми ногами, как трется об холодную плитку упрямое стекло, зажатое между живым и мертвым, плотью и камнем. Стук в висках, стук в дверь, кровь, пропитавшая футболку, что еще нужно, чтобы примириться с реальностью и понять, что я не тот, кому изначально суждено смотреть на нее под углом скепсиса и недоверия.

Поднявшись, я двинулся на кухню в поисках телефона, к тому же нужно было что-то сделать с рукой. Обнаружив его на столе, не думая больше ни о чем лишнем, я нажал кнопку быстрого дозвона. Пара одиноких гудков, и голос Джека прервал разворачивающийся во мне приступ паники, резко и грубо оттеснив тревогу в район позвоночника, туда, где никому нет до нее дела.

-Привет, вспомнил об отце? – я видел, как он улыбается, зажав трубку между плечом и ухом, продолжая переворачивать блины на сковороде, или резать хлеб, или вскапывать грядку маленькой стальной лопаткой, той самой, которую купил мне на гаражной распродаже Митчелов лет десять назад. Джек не считал разговор по телефону стоящим событием и даже не думал прерывать свои важные занятия ради такой ерунды, как диалог, думаю, именно поэтому ему так редко звонили. А может быть, дело было в том, что он предпочитал монологи, а еще лучше тишину, по крайней мере, именно эта страсть называлась им в качестве причины разрыва отношений с церковью – «слишком много текста» - отмахивался Джек, всякий раз, когда я заводил разговор о черной рясе и том, почему за семнадцать лет нашего знакомства он ни разу не надел ее.

-Привет, у меня проблемы… - я был слишком сосредоточен на своих мыслях, чтобы обратить серьезное внимание на то, что шум в трубке прекратился, сменившись напряженной тишиной.

- Что случилось? – нет, он больше не улыбался, теперь на его лице и в глазах был холод Антарктиды, жесткий и неумолимый, возвращающийся всякий раз как речь заходила обо мне, точнее о моих проблемах. Первое выражение, которое я помню в нем, поразившее и пронзившее меня до самых недр – человеческий оскал, нет никаких сомнений, что именно это отражается на лице Георгия Победоносца в момент поражения Змия копьем, или Михаила, поднесшего трубу к губам в тот самый последний день. Было время, когда я боялся острого льда зрачков Джека, принимая его на свой счет, как все маленькие дети, страшащиеся гнева отца, в какой бы форме он ни выражался. Но стоило понять, что мы чужды друг другу настолько, что наши цвета пестрят в противоположных концах спектра, как круг замкнулся, и мы оказались рядом, связанные цикличностью – закономерностью, которой не избежать ни одному живому существу. Так мы признали близость и спутанность наших противоположных потребностей – моего желания спастись и желания Джека подарить кому-то спасение. Больше не было причин бояться.

- Это Эйви, я знаю, как это прозвучит, но думаю, она одержима… - заметив, что с пальцев на пол натекла лужица крови, я поморщился.

Тишину в трубке можно было обнаружить на ощупь, если Джек чем-то промышлял во время разговора, то теперь это дело было прервано и все внимания уперлось в телефон. Будь я на его месте, переспросил, пожалуй, изображая, что не расслышал, в попытке выиграть несколько секунд на раздумья и выбор правильной реакции на столь дикое заявление. Но Джек молчал, не скрывая растерянности, если предположить, что он в принципе был способен на переживание этого чувства.

- И как это выражается? – наконец все тем же ровным голосом спросил он.

- Как в страшных фильмах, я не замечал до сегодня, но….

Я проснулся от запаха свежезаваренного кофе, неожиданно оказавшегося в нашем доме. Не сразу осознав, где нахожусь, сквозь пелену не до конца очнувшегося сознания на какое-то мгновение мне показалось, что я в Висконсине, в своей комнате и стоит спуститься, как перед глазами возникнет Джек с утренней газетой и зеленой чашкой дымящейся темной жидкости в руках. Но это был не Висконсин, судя по намекам тяжелых бордовых занавесок и двуспальной кровати, выбравшись из которой, я побрел на кухню, растерянный и озадаченный, вероятно ты еще спишь – предположил мой затуманенный мозг.

Эйви не было видно, но вот разбросанные по столу продукты, которых вчера, перед тем как мы ложились спать, и в помине не было, зловеще поблескивали пластиком упаковок. Щурясь от солнца, стремительно наполнявшего голову едким светом – все окна были распахнуты настежь – я взял пакет с чем-то замороженным, пытаясь понять, откуда он взялся, хотя ответ был очевиден, но вот зачем? Однозначно, этого было не прочесть в мелком темном тексте, сообщающем о составе и калорийности продукта в моих руках. Вернув недружелюбный заиндевевший пакет на стол, я огляделся, намереваясь собрать куски распадающегося пространства в одну картину, цельную и от того более понятную. Обогнув стол, я остановился и опустил глаза, почувствовав что-то босой ногой. Черная жижа на полу предположительно была кофе, разлитым из картонного стакана с логотипом Стар бакс, валявшимся неподалеку. В любом случае, в мои планы не входило приседать и прикасаться к этой субстанции рукой, а потом с умным видом подносить к лицу, с целью узнать наверняка, ведь окажись темная лужа чернилами каракатицы это мало что могло изменить…

И вот, наконец, мое боковое зрение, свыкнувшись с повышенной освещённостью, заметило, что-то еще, чего прежде не было. Повернув голову, я застыл как вкопанный, по коже поползли мурашки, а сердце ретировалось в поджелудочную область и судорожно заскулило на свой неритмичный лихорадочный лад. Как завороженный, я подошел ближе, хотя в этом не было никакой необходимости. Я был настолько поглощён увиденным, что мог провести у стены остаток дня, запрокинув голову и тараща глаза, как недоразвитый, лишившись ощущения настоящего, если бы не шум, прорвавшийся до меня сквозь пленку ошеломления, плотно стягивавшую лоб и виски.

Звон стекла, и я вздрогнул. Шум шел из гостевой ванной, той, что в конце маленького аппендикса, зовущегося риэлторами коридором. Волны страха стали выше и сильнее, все с большей яростью наваливаясь на мои маяки, не дававшие волю инстинкту «нападать или бежать». Животное во мне поджало хвост – вперед – скомандовал я слабым коленям, игнорируя сладкие образы, подбрасываемые воспаленным воображением, выросшим на ужасах Голливуда. В приоткрытую дверь виднелась голова моей жены, склоненная над унитазом, ее рвало, не стоило так резко начинать пить кофе.

Эйви – позвал я с тревогой, опускаясь рядом на корточки, касаясь осторожно ее затылка, только жалость и желание помочь. Ничто не смогло побороть этот порыв, ни увиденное в кухне, ни зеркальные обломки на полу, ни глаза, изменившиеся глаза на поднятом ко мне бледном лице. Из глазниц на меня взирал чужак, растянув губы пурпурными полосками, из-под которых высовывались чужие зубы. Нужно было бежать, именно так поступает большинство, встретившись лицом к лицу со зверем, но петля надежды затянулась на моей шее. Я был уверен, что стоит сказать правильные слова, как все встанет на свои места и передо мной окажется Эйви, девушка, которую я люблю, та, которую обнимал еще вчера, засыпая, окутанный теплом и спокойствием доверия другому.

-Что случилось, родная? – начал я, вероятно предполагая, что это и были волшебные слова, позволявшие мне спасти жену и себя.

-Чудовище – прохрипело существо, прищурив блеклые глаза.

С выбором стратегии я явно ошибся, о чем сообщило резкое движение в мою сторону. Инстинктивно закрывшись рукой, я поморщился от боли, и зеркальный осколок, торчащий из моего предплечья слишком очевидно, для того, что бы ошибиться в уровне дружелюбия Эйви, открыл простую и универсальную истину – если тебя решили убить, то вероятнее всего, ты не сможешь найти нужных слов, что бы это предотвратить… Страх вернулся, на этот раз мутировав до ужаса, и оттолкнув существо, я бросился прочь, захлопнув дверь и задвинув золотистую щеколду, существование которой больше никогда не вызовет у меня глупый вопрос «Бог мой, а это на кой здесь?».

- Ты уверен? – снова помолчав, отозвался Джек из Висконсина, голосом, лишенным сомнений. Его способность принимать мир целиком, всегда казалась мне единственно необходимой для человека, связанного с религией и облеченными ею сущностями, в частности с Богом.

-Подожди – я сфотографировал западную стену, вырванную солнцем и избранную Эйви для своего послания, и переслал снимок Джеку.

-Латынь… - судя по гулкости, на том конце включили громкую связь – «отопри меня»… хм…и чем она это написала?

- Не хочу знать – покачал я головой, так, словно человек, заменивший мне родителей, мог видеть отчаянье этого жеста.

-Ладно, а от меня-то ты что хочешь?

- Ты же экзорцист… - неуверенно начал я, считая данную тему болезненной и около запретной. Кому как не мне стоит помалкивать на этот счет, ведь именно шестилетний мальчик, впоследствии записанный как Люк Монтгомери, стал последним клиентом тридцати трехлетнего священника, с горящим сердцем праведника, не знающего сомнений. Конечно, мне нравится приписывать особенную ценность своей персоне в жизни отца Монтгомери, но все же, наверняка, его взгляды были не так непоколебимы до нашей встречи, как мне представляется. Иначе мой случай не заставил бы звенеть струны сомнения в его разнузданной раздумьями и наблюдениями душе.

Всё началось, как и полагается в историях подобного рода, дождливой, и, следовательно – безлунной ночью, кода черный, мокрый ветер бился в дрожащие стекла, напевая развязную и жуткую песню существа, навсегда заблудившегося в темноте. Меня сторожили приёмные родители, бледная худосочная женщина с немного подвисающей нижней губой и выпирающими зубами, и мужчина с ранней плешью и прогибом в пояснице, выдающимся с другой стороны дряблым желе-подобным животиком. И хотя Джек утверждает, что это была вовсе не осень и не ночь, а свежее искрящееся майское утро, а мои опекуны выглядели как люди умеренные и вполне симпатичные, в моей памяти, связавшейся на беду с кошмарными снами, возвращающимися аккурат пару раз в месяц, в том моменте всё и все были темны, уродливы и извращенны.

К тому времени, как участники пиршества абсурда решили собраться в одной комнате, мне уже несколько лет как был выставлен диагноз – гипер активность и дефицит внимания, ко всему этому, я просто был глуповат и туговат для своего возраста. Уверен, все бы обошлось, и мои набожные опекуны, заполнившие свой дом чужими детьми, простили бы мне нервозность и пугливость, заканчивающуюся приступами агрессии, когда в ход шли не только руки но и зубы – способ самозащиты, подсмотренный мной где-то на улицах в раннем детстве, и неспособность связно высказать мисль, не коверкая слова и не заменяя их чем-то нечленораздельным, и прочие неудобные вещи, которые здравомыслящий человек не станет относить к странностям, учитывая то, что перед попаданием в приют я был обнаружен в подвале нежилого дома, грязный, голодный и совершенно одичалый.

Всё это имело возможность объяснения или хотя бы божьего прощения, но что -что, а ужас, который я испытывал при встрече с блестящими поверхностями, господь был не в силах вынести, по крайней мере так считали его служители. Один из психологов утверждал, что корни моей фобии таяться в несформированном образе собственного Я, и в силу определенных обстоятельств мне просто никак не удавалось понять, как я оказался на той стороне зеркала, и кто из нас двоих настоящий я. Эта легенда звучала красиво и изысканно-драматично, поэтому в нее никто не поверил. Но, в любом случае, можно смело заявить, что ничего сверхъестественного, или того, что могло быть распознанно таковым, в моих страхах не было.

Ко всему прочему добавилась сыпь, возникающая спонтанно, обычно ночью и в контексте времени после прочтения вечерней молитвы, то, что между этими событиями лежало еще несколько бессонных часов и всматривания в темноту, не портило чистоты эксперимента. В результате крапивница, скорее ставшая результатом плохого питания и стресса, была объявлена знаком дьявола. Мое поведение лишь укрепило мысль об инфернальности происходящего, и благо – Джек все таки был прав относительно умеренности моих опекунов, им не пришла в голову радикальная мысль окрестить меня Антихристом, и все ограничилось навязчивой идеей об одержимости, а иначе, видит Бог, меня вместо экзорцизма ожидал бы, как минимум, осиновый кол.

Возвращение сознания на семнадцать лет назад отзывается болью в запястьях и невыносимым, отчаянным ужасом беспомощности. Привязав меня к кровати, я всячески сопротивлялся попыткам усмирения иными методами, святые отцы читали особые гимны и требовали сказать свое имя, на что я отвечал честно и без запинки – Люк Самерс. Но этот ответ отчего-та был неправильным, и мучения продолжались, все зудело - от предельного испуга, я тут же покрылся красными пятнам, хотелось есть, спать, а главное бежать прочь от ненормальных в черных рясах, явно задумавших неладное. Наконец, все отступили, решив дать отдых как себе, так и демону, захватившему мое тело. Вот тогда я и заметил Джека, склонившего надо мной лицо, похожее на морду хищной птицы. Крючковатый нос, круглые водянистые глаза, плотно сжатые бесцветные губы произнесшие в очередной раз какую-то торабарщину.

-           Не понимаю – жалобно проскулил я, в изначально тщетной попытке донести до страшного дяди мысль о том, что он обознался и принял меня за кого-то другого.

-           Кто ты? – холодно мерцая зрачками, спросил он, в конце-концов догодавшись что единственный язык доступный мне – это английский, и то весьма посредственно.

-           Люк Самерс - повторил я, не имея альтернативного ответа, дрожащим голосом, опасаясь оплеухи – приемные родители частенько награждали меня оными и по всему это был подходящий момент. Но наказания не последовало, Джек молчал, продолжая резать меня стеклянным взглядом, а потом, так ничего и не сказав, выпрямился и вышел. Мне до сих пор неизвестно, что он сказал остальным носителям праведного знамени, но, меньше чем через час, я сидел на заднем сидении синего вольво, укутанный в одеяло и с опаской и облегчением поглядывал на безжизненный бледно-голубой глаз водителя – все, что попадало в зеркало заднего вида – устремленный на пустынную дорогу.

Больше меня не связывали, не били, не обливали святой водой и не терзали слух подозрительными молитвами. Моя одержимость закончилась в тот момент, когда один из экзорцистов поставил под вопрос сам факт ее существования. И теперь мне не хотелось возвращать отца к измышлениям подобного рода, совсем не хотелось, как и позволять себе думать в заданном направлении, но, к сожалению, иного объяснения для происходящего с Эйви у меня не сыскалось.

-           Хм, думаешь это подходящая ситуация? – определенно мои опасения касательно тонкой душевной организации Джека в очередной раз оказались напрасны.

-           У меня нет других идей… - вздохнул я, борясь со здравым смыслом настойчиво обвинявшим меня во врожденном слабоумии.

-           Придется позвонить Луису, понадобится его помощь - отдаленный шум вернулся, давая понять, что отец снова зажал трубку между плечом и ухом, возобновив прерванное дело, а значит вопрос решен, и мне остается… - ты аккуратнее там – голос Джека приобрел деловые нотки – проследи, чтобы Эйви не поранилась, хотя ты и сам знаєш, что делать, знаешь?

-           Ага – упавшим голосом отозвался я, оглянувшись на запертую дверь ванны, за которой крики уже сменились тяжелой, опасной тишиной. Я знал, что мне предстоит вернуться к золотистой задвижке, к зеленоватому кафелю, к ранящим осколкам и изловить то, что притаилось и ждет, как бы изловить меня. А после, если повезет выжить, просуществовать с этим незванным гостем наедине до тех пор, пока Джек не приедет и не попытается решить возникшую проблему самым нетривиальным способом. Поток этих мыслей отозвался ознобом и панической тошнотой, тревога выползла на свет и принялась забавляться моими внутренностями.

Что бы ни думали окружающие – в старшей школе меня считали психопатом, после того, как я в припадке паники или ярости, все произошло слишком быстро,

чтобы распознать свои истинные чувства, сломал главному задире класса нос, ударив его лицом об парту, – по натуре я немного трусоват.  Вот и теперь, рваными движениями неслушающихся пальцев перебирая четки из черного оникса, реквизированные у Джека, я шатался вдоль стены с прорезью двери. Оно, язык не поворачивался назвать существо именем и даже полом жены, тихонько хныкало, перемежая всхлипы тихим бормотанием незнакомой речи, привязанное к кровати. Я боялся чуждого взгляда, иностранного языка, а главное, своих воспоминаний и тех мыслей, которые они будили волнами де жа вю, стоило переступить порог спальни, и мерил лихорадочными шагами коридор, стараясь отвлечься размышлениями на посторонние темы.

В подростковом возрасте моя трусость приобретала странные формы, требуя интенсивной подпитки – фильмы ужасов, книги Стивена Кинга, страх, как наркотик, натягивающий нервы до хрустального звона. Вот почему я оказался в сырой и темной пещере, укрытой утесом в маленькой бухте, не имеющей названия. Трепет, вызываемый глухим эхом шагов, ожидание опасности, таящейся в непроглядной тьме, влажый, спертый воздух и предчувствие невероятного, все это влекло меня

вглубь, пьяного от тревоги. Каждую секунду я ожидал шороха или мимолетного движения, готовый в тоже мгновение, захлебнувшись ужасом, пуститься наутек, уклоняясь от острых когтей чудовища, которое точно вознамерится вырвать мне сердце, не иначе…

Но когда позади захрустел мокрый песок, я просто оглянулся, дернувшись от неожиданности и чуть не упав от столь неуклюжего маневра.

-           Привет – девушка закрыла лицо рукой, заслонившись рукой от резкого света, направленного ей в лицо.

-           Я чуть не умер – проворчал я, не опуская фонарик, с целью скрыть свое облегчение.

-           Извини – она протянула руку и закрыла ладонью навязчивый луч, – не хотела напугать.

-           Ничего – я вздохнул и попытался украдкой рассмотреть ее, волнуясь, уж ни знакомы ли мы.

-           Там нет ничего интересного – она кивнула в глубь пещеры – и к тому же тебя может привалить, так что идем лучше на берег, - она решительно направилась в обратном направлении, и я послушно поплелся следом, решив вернуться, когда никто не станет мне мешать.

-           Я Эвелин Ходжес, живу неподалеку от вас – мертвенного свечения пасмурного неба было уже достаточно, чтобы я наконец смог хоть как-то увидить ту, что называла себя Эвелин Ходжес. Стыдно вспоминать – никогда не считал себя романтиком, и никогда не решусь на это, но, встретившись с блестящими темными глазами новой знакомой, я невольно перестал дышать, лишь на мгновение, а потом улыбнулся, рефлекторно ответив на ее улыбку, улыбнулся во весь рот, как полоумный и продолжал сохранять эту глупую гримасу до конца нашей незапланированной встречи. А на следующий день, позабыв о пещере, я стоял перед дверью дома в конце улицы, принадлежащего Ходжесам с нервной системой, закусившей удила до хруста в зубах.

-           Привет – Эйви втянула меня в дом – Люк пришел – крикнула она куда-то в сторону, не дав мне опомниться.

-           Отлично – женщина появилась из проема с деловитым видом – идем ужинать…

-           Ну же, поешь – я с тоской и раздражением пытался накормить существо, упрямо отворачивающееся от поднесенной ложки – Эйви, пожалей меня, – наконец взмолился я, потеряв последнюю надежду договориться. Но Эйви не было, и поставив тарелку на тумбочку, я откинулся на спинку стула, уставившись в потолок. Если повезет, то Джек – я представил педаль газа, врезающуюся в пол движением коротким и безаппеляционным – появится в ближайшее время. За окнами давно стемнело, и комнаты незаметно заволокла крадущаяся тень полночи. Я уже вырос из того возраста, когда принято дрожать в темноте, но это не помешало зажечь весь свет в доме, включая переносную маслянную лампу, хранящуюся в кладовой вероятно на случай апокалипсиса.

Когда в дверь позвонили, у меня уже не осталось ногтей на руках, которые можно было бы еще подгрызть. Джек как всегда представлял собой эталон спокойствия, безжалостного и неумолимого, что нельзя было сказать о его старинном напарнике, с которым они последний раз занимались своим странным ремеслом семнадцать лет назад.

-           Ну вот и свиделись! – то ли радостно, то ли ехидно улыбнулся Луис, и не дожидавшись ответа, зашагал по коридору, чуть ли не вприпрыжку. Ему явно не терпелось поскорее приступить к излюбленному делу, которое в наше время пользовалось все меньшей популярностью.

-           Здравствуй – послышался его голос из спальни

-           Меня тревожит его энтузиазм, что ты ему сказал? – я смотрел, как Джек закрывает дверь.

-           Все в порядке – он положил руку мне на плечо и повел на голос Луиса, который уже вел монолог с демоном в спальне.

-           Ему здесь не место – кивнул Луис при моем появлении, обращась к воскресшему из небытия напарнику.

-           Нет уж –отозвался я, беря стул, – это моя жена, и я хочу проследить, чтобы вы не увлекались всякими зверствами.

Луис удивленно поднял брови – но сущность, завладешая телом этого дитя, не захочет просто так уходить, так что… - он вернулся к крестам и прочей утвари, которую раскладывал на подоконнике.

-           Мне кажется ты выбрал столь занятный промысел лишь для того, чтобы под благовидным предлогом реализовывать садисткие порывы…

-           Люк – он оторвался от книжечки в кожаном переплете и серьезно посмотрел на меня – признаю, с тобой вышла промашка, и я каюсь в этом, но на этот раз ты сам попросил помощи, и лучше довериться…

-           Много текста – прервал его Джек – сходи-ка, сынок, приготовь нам кофе…

Я бросил на отца собачий взгляд, отчаянный и покорный, и поплелся в кухню, где вспомнил, что стоило бы убрать беспорядок, раз уж больше в моем присутствии нет надобности.

Вернувшись без кофе, никто его и не ждал, это было ясно с самого начала, я оседлал приглянувшийся мне ранее стул и, сцепив зубы, уставился на двух мужчин, один из которых причитал на распев хитроумную молитву, из тех, что не услышишь на воскресной службе, в то время как второй, склонившись к Эйви, внимательно вслушивался в шелест запекшихся губ. Ничего не происходило, только монотонная латынь и затекшее от напряжения тело, в какой-то момент я даже зевнул, тут же спохватившись и попрекнув себя за бессердечность и легкомыслие. Интересно, когда Эйви вернется, она вспомнит, откуда у нее синяк на лице? Бить женщин – последнее дело, но гипотетически у меня есть оправдание – она говорила мужским голосом и дралась похлеще портового грузчика. К тому же, у меня просто не нашлось иного способа вытащить ее из ванной, полной осколков, среди которых узнавалось уже не только злополучное зеркало, но и стеклянная полочка, и милая моему сердцу раковина, и многочисленные пузырьки из аптечки…

-           Имя, скажи свое имя – этот призыв вывел меня из транса, вызванного

ритмичным слогом церковных гимнов. Эйви Монтгомери, миссис Эйвелин Монтгомери – пронеслось в голове, но существо проигнорировало вопрос, продолжая таращиться в потолок, нездорово и безучастно.

-           Имя, твое имя? – спокойно повторил Джек и снова тишина. Правильно, не говори им ничего Эйви – с неожиданным злорадством ухмыльнулся я про себя, а застывшие где-то по дороге в этот момент пальцы, снова встрепенулись и принялись перебирать остывшие бусины каменных четок. Внезапная веселость, одолевшая мое мутное от усталости сознание, могла означать только одно – безумие не за горами. Ну, если я свихнусь, у меня будет чудная компания из одержимой, экзорциста и бывшего экзорциста, так что парочка лишних веревок, крестов и литров святой воды мне гарантированы, а это не могло не радовать. Теперь я улыбнулся не только мысленно, а существо все не желало знакомиться с дружелюбным Джеком. И тут мой взгляд упал на босую ногу Эйви и у меня засосало под ложечкой, ступня чуть заметно подергивалась, мелко, быстро, отвратительно. Я открыл рот, чтобы сказать об этом Джеку, но все тело Эйви вдруг изогнулось в каком-то столбняковом приступе, из запрокинутой головы вырвался хрип, потом стон, потом крик, жуткий, полный муки и ярости, переходящий в вой. Луис, как ни в чем ни бывало, продолжал читать, ни на мгновение не сбившись с ритма, а Джек приподнялся, пытаясь заглянуть в искаженное женское лицо и вновь повторил вопрос. Тугой лук тела на кровати ожил, и принялся извиваться, бросая слова, отрывистые и оглушающе громкие. К тому моменту, когда эта змеиная пляска превратилась во что-то на подобие эпилептического припадка, меня била крупная дрожь. Нужно было встать и выйти, чтобы не видеть это в кошмарах до конца своих дней, но я не мог даже оторвать глаз от ожившей картины Гойи, такой же уродливой в своей неестественности.

-           Яремия – вдруг сказал Джек, и Луис тут же умолк – приказываю тебе – продолжал он, положив руку на беспокойную черноволосую голову – именем Господа нашего… На этих словах я поднялся на ватные ноги и зачем-то направился к окну, больше не вслушиваясь в призывы отца. Только прислонившись лбом к прохладному стеклу, я понял, что сжимаю в кулаке угольно-черные остатки нескольких расколотых мной ониксовых шариков, являвшихся в недавнем прошлом частью глянцевых четок.

-           Бог мой, вы видите это? – пораженный голос Луиса заставил меня оглянуться. Над тяжело дышащей Эйви мутно курилась тусклая дымка. Судя по тону Луиса, мне тоже следовало удивиться, раз уж он, человек со стажем в данном вопросе, был шокирован. Джек тоже хмурился, вот только лицо его было повернуто в нашу сторону – ты заметил… - пробормотал он, обращаясь скорее к себе, чем к напарнику.

-           Нет, ну что это было? – не унимался Луис

-           Он ушел – уверенно заявил Джек и поднялся, – пойдем выпьем кофе…

Туман над кроватью рассеялся и, затаив дыхание, я с опаской присел на край, убрав влажную прядь с горячего лба жены – Эй, слышишь меня?

- Только не спрашивай, как меня зовут – слабо улыбнулась Эйви, приоткрыв тяжелые веки. От звука ее голоса мне стало грустно и радостно – дикая смесь, непременно возникающая в момент понимания, что в самолете, упавшем с умопомрачительной высоты, ты - один из немногих уцелевших. Так мне было грустно от того, что Эйви пришлось это пережить, и радостно, от того, что она это пережила.

- Помнишь что произошло?

- Ага, как смотреть сквозь стекло…

Я вздохнул – извини…

- Мне бы поесть – прервала моё покаяние Эйви – кажется в холодильнике есть что-то подходящее, в отличие от того, что я притащила утром…

- Понял – поднялся я – принесу… Странно, как быстро и с воодушевлением сознание переключается с вещей из ряда вон выходящих на привычную обыденность. По всем правилам нам с Эйви следовало обговорить случившееся, поделиться эмоциями и впечатлениями, посетовать, пожаловаться, попричитать в надежде восстановить равновесие. Но идея сделать вид, что ничего не произошло и поесть, была чудесна и спасительна, вообще, есть - это всегда уместно, а порой и просто необходимо для душевного спокойствия.

Мужчины уже обсели стол и погрузились в какую-то суровую дискуссию на предмет проведенной работы. В том, что говорил в основном Луис, не было ничего удивительного, по крайней мере для меня. Сидя спиной к холодильнику, он активно жестикулировал, говоря лихорадочно и тихо, порой и вовсе переходя на шепот, приложив ладонь ко рту и наклонившись вперед, а потом, снова откинувшись на спинку стула, возвращался к беглому, приглушенному говору. Джек хмурился, опершись локтями о стол, лишь бросая на меня, маячившего позади Луиса, немного затянутые, для того чтобы сойти за случайные, взгляды. Мне было все равно, о чем говорит напарник отца, как и сам Джек, реши он, о чудо, открыть рот и выдать пару слогов на гора.

-Черт – фыркнул я, обнаружив полное отсутствие подходящей пищи в холодильнике, и раздраженно открыл морозильную камеру, в надежде хоть как-то спасти положение.

- Все в порядке? – послышался голос отца где-то позади.

- Эйви проголодалась – отмахнулся я, не оборачиваясь. Морозильная камера приятно удивила, и выбрав подходящий пакет, я достал тарелку и отправил еду в микроволновку на режим размораживания.

-           Аппетит это хорошо – довольно отозвался Луис – здесь все как при болезни, возвращение нормальных вкусов – признак выздоровления.

-           Ага – я смотрел, как вертится стеклянный диск с тарелкой в гудящем ящике печи.

-           Добрый вечер – Эйви, закутавшись в плед, стояла в дверном проеме.

-           Зачем ты встала? – я обеспокоенно шагнул к ней.

Она напряженно улыбнулась, собираясь выдавить самое подходящее оправдание, призванное успокоить меня, но шум в районе стола заставил ее удивленно вскинуть брови и промолчать.

- Господи Иисусе! – это обращение прозвучало как ругательство. Луис подскочил так резко, что стул, на котором он сидел, чуть не упал, зловеще грохнув тяжелыми ножками об звонкий кафель – Джек! – Луис одним диким порывом обогнул стол, схватив отца за плечо – он вернулся, ты видишь, ее глаза…

Зов микроволновки заставил меня отвлечься от сходящего с ума Луиса, и это было ошибкой.

- Святые угодники – он уже подлетел к замершей Эйви и, схватив ее лицо в ладони, повернул его к свету – разве вы не видите, совершенно черные глаза?

- Эй, не нужно ее трогать – я попытался оттянуть Луиса со всей толерантностью, на которую был способен в сложившейся ситуации.

- Успокойся, Лу – начал Джек, всё так же сидя за столом

- Нет, но – Луис возмущенно повернулся ко мне и замерев на секунду, беззвучно открыл и закрыл рот, после чего попятился в коридор, инстинктивно выставив перед собой ладонь, словно ощупывая воздух.

- Все хорошо – я протянул к нему руку, опасаясь, что неровен час, Луис цапнет меня за пальцы как бешеный пес. Но этот жест дружелюбия вместо успокоения, вызвал в госте подъем сил и невероятную проворность, с которой он и направил свои стопы к выходу. На его беду ключ от входных дверей, так предупредительно запертых Джеком, лежал в кармане моих брюк. И совершив попытку изнасилования ни в чем не повинной бронзовой ручки, Луис, дико озираясь, укрылся в и без того несчастной гостевой ванной, еще не оправившейся от недавнего нашествия моей одержимой жены.

- Нужно с ним поговорить – Эйви встревоженно положила руку мне на плече – Джек? – попыталась она найти поддержку хотя бы на другом конце стола.

- Переживет – отмахнулся тот, отпивая кофе – когда такое происходит, все улаживается само-собой, пусть поостынет…

Я покачал головой – ты должен был ему сказать.

- Как ты себе это представляешь?

Я попытался создать образ Джека, Луиса и бутылки виски между нами – понимаешь, приятель, в жизни так бывает, что некоторые вещи не такие, какими кажутся на первый взгляд, так вот мой приемный сын и его жена, и ее семья… ты, конечно, не заметишь, но я то знаю, что они… - Это выглядело слишком наивно и неправдоподобно даже для меня и пришлось сдаться – не представляю…

- То-то же – медленно кивнул Джек – он вообще не должен был заподозрить, а теперь, что уж говорить.

- Мне кажется называть нас демонами как-то неправильно, но все равно

нехорошо получилось, – Эйви сидела перед тарелкой с размороженным куском баранины и аккуратно резала его на мелкие кусочки.

Джек хмыкнул – как по мне, получилось все на редкость хорошо, как там? – экзорцизм - процедура изгнания бесов и других сверхъестественных существ из одержимого; одержимый был? – был, сверхъестественное было? – было… можно, конечно, придраться к деталям и долго спорить, считать ли человеческую душу сверхъестественным, но это уже демагогия. В любом случаи мы изгнали кого-то из кого-то и точка…

Его логику сложно было оспорить, уж по вопросам экзорцизма и одержимости не нам с Эйви тягаться с этим гигантом, да и не было в этом смысла. Договорившись без слов, каждый погрузился в свое молчание – Эйви ела, не поднимая глаз, и я готов был поспорить, что в эти мгновения ее кудрявая голова лишена даже самой незначительной мысли, так у нее проявлялась усталость – рассеянный взгляд и вялые движения. Я положил голову на сложенные руки и уставился на отца, в его осунувшееся с годами лицо. Он продолжал потягивать кофе, устремив куда-то в стену стеклянные голубые глаза хищной птицы, и терзают ли его раздумья, или убаюкивает тишина, мне было невдомек, одно лишь было ясно – мне с ним чертовски повезло. Ко мне вновь вернулось чувство вины и сожаления, сегодня я впервые по-настоящему осознал, насколько Джек был хорош и уместен в деле, от которого отказался после встречи со мной.

- Ты из-за меня потерял веру? – наконец спросил я, решив, что сейчас самый неподходящий, а, следовательно, нужный момент для подобного разговора, в другое время у меня просто не хватит смелости его начать.

Джек отставил чашку, повернув ко мне серьезное лицо – Разве я не говорил, то, что я перестал быть священником, не означает, что я потерял веру, вряд ли вера относится к чему-то, что можно потерять…

- Но ты семнадцать лет не соблюдаешь правила и не выполняешь обряды, разве это не значит, что ты отвернулся от Бога? – удивился я, не особо осведомленный в религиозных вопросах.

- Нет, Люк, я не отворачивался, никогда не отворачивался…

- И что это значит?

- Это значит, что как-то я понял одну очень важную вещь, которую, надеюсь, и ты однажды поймешь… - Джек достал мятую пачку сигарет и потряс ее, растягивая драматическую паузу.

- Какую? – не выдержав щекотки любопытства, заерзал я.

Отец довольно кивнул и подался немного вперед – а вот какую, родной – если ты уже встретился с кем-то лицом к лицу, то просто обязан смотреть в глаза… - сказав это, он поднялся – пойду, успокою Луиса, он же теперь вроде как член семьи…

Я не нашелся, что сказать, озадаченно провожая его взглядом, пришлось в очередной раз признать свою глупость и недалекость, так как сказанного им я так и не понял – Что имелось в виду? – попытался я найти поддержку у Эйви. Та пожала плечами – может он имел в виду любовь, в широком смысле этого слова, вроде как божественную любовь….

-Что? Причем здесь любовь? – я окончательно запутался и растерялся.

- Не знаю, сказала первое, что пришло в голову – она медленно жевала, без особого желания – я бы тоже так поступила – наконец задумчиво продолжила Эйви, словно размышляя в слух – думаю, когда на одной чаше весов страдающее живое существо, не виновное и беззащитное, а на другой каноны и правила, пускай даже, те, что кажутся твоими собственными убеждениями, решение приходит само собой… - она пожала плечами, отвечая на свой внутренний вопрос так же беззвучно, как он был задан – Джек хороший человек, но, пожалуй, не стоит воспринимать его отношения с тобой как жертву или проявление милосердия, это больше похоже на выбор, естественный и от того правильный….

 

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 12. Оценка: 3,58 из 5)
Загрузка...