Очищение


Олег Готко, 2014

Нас много, и мы беспощаднее потопа. В наших глазах горит решимость вернуться домой, и мы безжалостнее огня. Мы – горький отсвет прошлого, проклятое семя рода человеческого.

В мрачное ущелье, ведущее в долину Истинной Луны, вливаемся тихим потоком. Под суровыми взглядами стражей движемся гуськом, царапая голую кожу о шершавый камень грозно нависших скал. В одних набедренных повязках мы исчезаем в узком проходе, надеясь встретить восход. Вчера дрожала земля, подавая знак, сейчас в свете заходящего солнца густо дымится гора в ожидании крови.

Нам – подросткам четырнадцати вёсен от роду – не суждено возвратиться прежними. Многие не воротятся вовсе.

Торжественно звучат барабаны, ровесники шагают, расправив плечи, но не все. Хромая, плетусь в хвосте, на правой щиколотке застиранная тряпица. Изредка на изгибах тропы вижу светловолосую Инвелу, идущую впереди. Мне не нравится походка девушки – в ней чудится обречённость. Боязнь за неё тяжело ворочается в груди.

Стражи провожают меня взглядами, где отблеск жалости тонет в тени злорадства. Они уверены, что видят Кайлана, сына Енка, в последний раз – калекам и увечным нет дороги домой. Это означает, что у других, среди которых их дети, больше шансов. В глазах охотников племени я – первая жертва духу горы. И хорошо – моя искусная хромота отвлекает внимание от набедренной повязки. Там спрятана раковина с зельем, которую дал знахарь.

Не знаю, почему он выбрал меня. Даже ему неизвестен исход, но ведомо то же, что и остальным: никто не помнит, как прошёл испытание. Я не отличаюсь ни силой, ни ростом, разве что отец считает, будто его третий сын шустрее и смышлёней многих. Одного из моих старших братьев семья уже потеряла. Никто не сказал, похож ли я на него. Вспоминать умерших в долине – табу, за это можно достаться крабам. Ещё все верят, что ритуалом правит случай, воле которого нельзя противиться. Однако знахарь думает, будто всему есть причина. Вручая раковину, он признался, что никому из его предшественников не удалось поговорить с духом горы. Смогу ли я ему помочь?..

Нас больше трёх десятков, со всего острова. Когда последний входит в ущелье, слышу, как стражи начинают заваливать выход камнями. Всю ночь они будут стоять на скалах с луками на тот случай, если кто попытается вернуться до восхода солнца.

Барабаны смолкают. Мы выходим в долину, на дальнем краю которой возвышается древняя гора. Над ней колышется столб дыма, длинная тень протянулась до густой дубравы слева. Над деревьями беспокойно кружат птицы. Их тревога ничто по сравнению с тем, что чувствует каждый из нас. На лицах проступает растерянность, былую решимость во взглядах подменяет подозрительность.

Я кручу головой в поисках Инвелы. Замечаю, что она крадётся в сторону деревьев. Да, там спрятаться проще, но легко и в засаду попасть. Остальные тоже расходятся, опасливо косясь друг на друга. Стыдливость ещё сильна в нас, никто не хочет, чтобы увидели, как он или она избавляется от повязки.

Со стороны горы надвигаются зловещие тени скал. Мы становимся угрюмыми одиночками, под ногами которых хрустят старые кости. За бесчисленные годы их здесь накопилось немало.

Меня разрывают противоположные желания. Я не хочу терять девушку из виду, но понимаю, что и помочь ей ничем не смогу. Больше того, она запросто убьёт, когда признает во мне добычу. Вздыхаю, отхожу в сторону, стараясь быть незаметным, – во рту горечь. Кем ты станешь?.. Вспомнишь ли меня ночью?.. Будет ли твой крик победным?.. В любом случае желаю удачного обращения...

Ояна провожает Инвелу недобрым взглядом из-под густой копны чёрных волос. Её карие глаза хищно поблёскивают. Мне это не нравится, но лишь беспомощно сжимаю кулаки. Может быть, вижу свою девушку в последний раз, но задерживаться нельзя, иначе окажусь жертвой. Пусть не её, найдутся другие…

Ныряю в густую траву, пробираюсь к хижинам старого поселения. Знахарь говорил, что, возможно, найду там что-нибудь, похожее на оружие больше, чем маленькая раковина. Я почти забыл о ней. Останавливаюсь на полдороге, достаю из повязки, внимательно рассматриваю. Она запечатана воском диких пчёл, открыть её надлежит после захода солнца. Если верить Унарату, зелье внутри поможет остаться таким, как есть. Он предупреждал, что это не лучший способ пережить Ночь Истинной Луны. Даже наоборот, но на кону стоит  жизнь соплеменников. Я знаю, что не первый, кто попытается выполнить его задание. Известно мне и то, что никто из посланцев не вернулся.

Я сжимаю раковину в руке, стараясь не порезаться об острый край, и вскоре подхожу к покинутым хижинам. Провалившиеся крыши, покосившиеся стены, укрытые ползучими лианами. Хлопая крыльями, в воздух с громкими криками взмывают пёстрые молотоклювы. Плохой знак – если кто вспомнит о них, то придёт сюда. Остаётся надеяться – никто не забудет и то, что это место проклято, ведь здесь всё началось…

Нет, не так. Всё началось в ту роковую ночь, когда корабль, на котором предков везли на каторгу, попал в шторм. Ветер и волны разбили его о скалы, многие погибли. Те же, кто спасся, перебили остатки команды капитана-тюремщика, а самого связали и живым оставили на съедение крабам – так велика была ненависть к нему. Над его костями уцелевшие поклялись, что никто больше не наденет на них цепей. А если придут враги, они будут рвать их зубами за свою свободу, как делают это дикие звери.

Вскоре у выживших вспыхнула ссора с теми, кто жил на острове испокон веков. Они поклонялись праматери-горе, но перебили их не из-за верований, а потому, что у них были женщины. Предки извели взрослых мужчин племени и вошли в эти хижины. Родились дети, жизнь пошла своим чередом, а затем…

Это случилось в полнолуние. Казалось, все звери острова, объединившись в ненависти к людям, обрушились на деревню, растерзав многих пришлых и десяток детей. Говорили, что среди взбесившихся животных видели даже медведей, волков и львов, которых никто раньше здесь не встречал.

Спустя год всё повторилось. В тот раз стало известно, откуда берутся невиданные звери. Так свобода обрела свою цену.

Люди покинули долину, переселившись на другой край острова. С той поры раз в году сюда отправляются только те, кому подошёл срок познать жизнь или смерть.

Так говорит легенда.

К испытанию всех готовят с рождения.

***

Заросшей улицей выхожу на площадь. Около упавшего, почти сгнившего тотемного столба в беспорядке валяются выбеленные солнцем человеческие скелеты. Их много, не сосчитать. Сквозь глазницы черепов, обглоданных крысами и стервятниками – хищников в долине давно нет, – растут цветы. Священный знак не уберёг тех, кто пришёл к нему в надежде спастись. Или, может, они убивали друг друга с надеждой вернуться, и победителя здесь нет? Гадать бессмысленно.

Выбираю кость подлиннее, камнем превращаю её в подобие наконечника копья. Оружие никудышнее, но придаёт чуточку уверенности. Ненадолго.

Стремительно темнеет. Понимаю, что должен уходить. До восхода луны нужно добраться до горы, а туда около часа быстрым шагом. Если смогу забраться повыше, у меня появится надежда.

Теперь нет причин притворяться хромым. Я ухожу, оглядываюсь и срываюсь на бег, хотя меня пока никто не преследует. Деревня остаётся позади, двигаться всё труднее – путаюсь в густой траве, постоянно попадаются кости тех, кто пришёл сюда раньше. Хрупкие, но всё же рискую поранить ноги. Трусливое солнце почти спряталось, каждый вдох приближает ночь. В груди холодной бесплотной медузой расползается страх.

В зыбкой полутьме неожиданно выбегаю к реке, берега которой поросли редким кустарником и одинокими деревьями, вздрагиваю и замираю. Десяток сверстников поодиночке бредут по колено в воде, направляясь к дальним скалам. Они опередили меня, пока я делал крюк к деревне. Проклятый знахарь, из-за него лишь зря потерял время!..

Слышен глухой шум водопада, на горизонте сверкают зарницы – к утру быть грозе. Тело начинает неметь, я с ужасом замечаю, как над зубцами скал справа появляется неживое свечение – восходит моя луна. Навстречу фигуркам одногодок с горы устремляются языки бледного тумана, захватывают их. Слышатся жуткие вопли и взвизгивания.

Плеск, отчаянный рёв, пронзённый страхом близкой смерти. Ночь Истинной Луны началась.

Лихорадочно раскупориваю раковину, выливаю зелье в рот. Живой огонь проникает внутрь, скручивая тело в тугой узел. Валюсь на землю, из горла вырывается хриплый крик. Или уже рык?

Открываю глаза. Яркие иглы звёзд прокололи небесную тьму, на порезанных губах привкус крови. Осторожно подношу к лицу ладонь, сквозь полупрозрачный саван тумана различаю пальцы. Вздыхаю с облегчением – теперь осталось только выжить.

С трудом поднимаюсь на ноги. В одной руке раковина, в другой – обломок кости. Помогут ли мне мои мёртвые? Вспоминаю, что неподалёку вроде видел дерево. Пробираюсь к нему в редеющей мгле, вздрагивая от звуков разгулявшейся смерти, которые то и дело долетают с разных сторон.

Жизнь становится прошлой. Кто я здесь? Сейчас? Все вопросы ведут в никуда. Ответы – тоже. Не забудь себя, чтобы вернуться – слова знахаря. Стань чужим миру – напутствие. Когда придёт страх – позабудь обо всём, притворись животным…

Останься человеком. Прошу себя. Где-то здесь Инвела. Чую.

Не знаю, кто я сейчас. Мне нужно дерево. Стать его изъеденной жуками корой, безобразным наростом, уродливой веткой.

Вот оно! Кость – в зубы, пальцы – в трещинки коры. Страх живёт мной, ему хочется быть. Выше, ещё выше…

Змея. Безглазая голова. Прижаться к стволу, стать холодным, как ужас в груди.

У неё есть глаза. Чёрные, неестественные. Ночь без луны.

Раковина! Режу обвившие меня кольца. Хватка слабеет, глаза удава становятся белёсыми – взошедшая луна всплывает там истиной. Холодная кровь стекает по ногам, я пробираюсь на самый край толстой ветки.

Все чувства обострились. Долина как на ладони. Людей нет – дикие звери рвут друг друга. Их крики – изодранные полосы, окрашенные страданием. Инвела, кто ты сейчас?

Я не вижу её и за это ненавижу. На шее висит кусок удава – я плююсь костью и жадно вгрызаюсь в змеиное мясо. Меня терзает безумный голод. Наверное, как и остальных.

Свет полной луны кажется плотным. Всё вокруг стало другим. Ты об этом не говорил, знахарь…

Голод, голод… Вне меня. Только движение насытит тело.

Луна пожирает звёзды, мой дух идёт ей навстречу. Никто не жив, никто не мёртв – все во мне. Челюсти сжимаются, внутри яростно дёргается съеденная змея.

Нет, мой сверстник. Один из тех, кто пришёл сюда вместе со мной. Выворачиваюсь наизнанку…

Я вишу на ветке, цепляясь за неё ногой. Пальцы, сжимающие раковину, кровоточат. Обломанные ногти отливают синевой.

Небо под ногами. Туман над головой уходит в землю. Роса смотрит на меня бессчётными глазами луны. Мой страх такой же стальной. Цвет ненависти – кто-то должен умереть. Мне нельзя.

Я обязан найти Инвелу. Иначе не жить. Знаю.

Падаю, не давая ненужному знанию прорасти во мне. Будто со стороны слышу свой стон – надо мной склоняется огромная крыса. Её передние лапы шевелятся пальцами, перебирая воздух, в бусинках глаз отражается мой ужас. Едва успеваю подумать, что у нас один страх на двоих, как сквозь образ крысы проявляется лицо Инвелы. Оскаливается злобой…

Я вишу на дереве, зацепившись согнутой в колене ногой. Мне не должно ступать на землю. Иглы звёзд щекочут глаза. Равнодушно.

У меня нет пути наверх. Усталая нога распрямляется. На фоне Истинной Луны вижу пять нелепо растопыренных пальцев. Отчаяние вытесняет умиротворённость…

Стою на четвереньках, дико озираюсь, страх по-прежнему во мне, потому что я не должен умереть. Он и я будем вместе вечно. Только я здесь знаю, что такое страх. Будьте все прокляты – ненужное знание уже во мне!.. И ещё во мне – страх Инвелы. Я его видел в наклоне головы, покорности спины, бессильно повисших руках…

Поднимаюсь. Угольное небо секут стоны, осыпаясь злыми искрами нечеловеческой боли. Луна напитывается нашей кровью. Отяжелев, она будет довольна. Мне надо успеть.

Я иду к воде. Мы казались себе потопом, мы считали себя огнём – никто из нас не думал стать мостом. Река плавится серебром. Моя душа холодна, я – плоть реки. Вода струится между мной и берегами. Мне нужны скалы. Я и они будем уверенными, неприступными. Душа твердеет, она полна отчаянной решимости. Только живые могут бояться – слова знахаря. Спасибо, пославший меня…

Инвела… Я зову тебя водой, я называю тобой воздух, я призываю тебя всем тем ужасом, что пронизывает меня… Силой страха, жаждой жить! Заклинаю! Никто не может остановить того, кто хочет найти тебя…

Я замираю. Это не мои слова!

Чужой берег. Я зашёл слишком далеко, чтобы остаться живым. Приближаются новые волны тумана. Они скатываются с горы, отдающие серой и смертью. И душа, и страх покидают меня, оставляя наедине с ничем. Я всё ещё думаю, что жив. Даже здесь.

Не знаю где. Не знаю, кто приближается ко мне. Я забываю детство, зелёные глаза Инвелы, непринуждённые касания, которые потом так много значат, и время, когда страх не жил мною…

И его тоже забываю. Здесь есть место только одному – мороку, который должен впустить в своё сердце. Холодное, остановившееся сердце, где нет места крови. Которое вот-вот перестанет биться Инвелой…

Громом бьёт в уши:

– Иначе не жить. Знаю.

Ещё недавно это были мои слова.

– Инвела?!! Где ты?

И она выходит из мрака. На ней нет повязки, взгляд прям, движения уверенны – она такая, какой хочу её видеть. Морок рассеивается, мы стоим на берегу старой реки, молодящейся в лунном свете, – никто не упрекнёт её за это. Мне не по себе – не понимаю, что Инвела здесь делает, ведь до восхода солнца ещё так далеко. Она сейчас должна быть пантерой, волчицей, даже крысой…

Власть снова накатившего морока гасит мысли. Кровь сочится из меня, впитываясь в песок под ногами, раковина выпадает из пальцев. Я становлюсь частью лунного света – нет тела, нет тени, нет жизни.

И всё же я есть. Как есть Инвела. Во мне и вне меня. Как чужое вокруг. Пронизывающее, испытующее, требующее.

– Что тебе надо? – силюсь спросить я. Или уже не я?..

Вытянутые провалы глаз, зияющие зеленоватой тьмой; спелый уголок вишнёвых губ, подпирающий небо; беззащитная острая скула, парящая рядом с тенью носа; беспомощный завиток волос над ухом, тающим во мгле. Видение отвечает:

– Моё племя.

Я не понимаю. Не в силах понять. Я здесь для того, чтобы…

Наваждение развеивается, слышу внезапно голос знахаря:

«…чтобы я смог поговорить с духом горы», – а потом он меня будто отодвигает себе за спину, смотрит на Инвелу моими глазами, слышит её голос…

С его появлением возникают незнакомые понятия и образы – ненужные.

Они начинают разговор.

– Твоего племени больше нет, дух.

Глаза Не-Инвелы прищуриваются.

– Ты не прав, мальчик. Посмотри на себя – ты такой же смуглокожий и темноволосый, как твои пращуры. Те, кому я приносила себя в жертву, священной ночью вселяясь в избранницу, кусочек которой доставался каждому…

– В этом теле пришёл к тебе я – Унарат.

– О, как же я сразу не учуяла! Ну да, твой посланец залит жертвенной кровью… Что ж, ты смог проделать долгий путь. С каким восторгом мои дети рвали на части твои прежние воплощения! Я даже не успевала поговорить с тобой, – в голосе духа издёвка. – Впрочем, это всегда было лишним. Придётся пожертвовать и этим телом. Жаль, отличное получилось, ему бы жить да множиться... Может, ты сам покинешь его?

– Посмотрим. Почему ты никогда не хотела поговорить со мной?

– Зачем? – богиня острова Истинной Луны безмерно удивлена. – Кто ты и кто я?!

– Чтобы сказать мне, почему я смог выжить. Я не верю, что это произошло случайно.

– И что? Если бы ты знал причину, то, думаешь, в твоей жизни что-нибудь изменилось?

– И всё же?

– Я возрождаю своё племя, сыновей которого убили пришельцы. Я услышала их клятву, она пришлась мне по вкусу, и слово стало делом…

Она говорила знахарю, что те, в ком больше крови исконных обитателей острова, всегда оборачиваются более сильными хищниками, ибо таково её желание. То, что некоторым предназначенным в жертву всё же удаётся уцелеть, только придает обряду интерес. И так будет до тех пор, пока в жилах переживших испытание не останется ни капли чужой крови. Он возражал, что такого не случится никогда, потому что…

Я перестал слушать, внимание отвлекли желтеющие мертвенным огнём глаза пумы за спиной Не-Инвелы. Зверь темнее ночи крался к нам, чтобы раз и навсегда прекратить ненужный разговор. На свою беду он ступал по берегу реки – выпрыгнувший крокодил оборвал его подлый путь. Душераздирающий рёв, громкий всплеск, круги на лунной дорожке – одним из нас меньше.

Смерть прошла рядом. Я посмотрел в зелёные глаза, сверкающие холодными отсветами нечеловеческой сути, и попытался достучаться до души девушки. Она ведь где-то там, придавленная всей мощью богини.

«Инвела!.. – кричу я любимой, отстранившись от всего, превратившись в сплошной зов, став её именем. – Ты меня слышишь?!»

Не знаю, как долго слепым щенком тыкался в холодное брюхо мёртвой матери-сучки-ночи, но в какой-то момент почудился отклик – моё имя. Едва слышное, голос – тёплый беспомощный комочек, замерзающий в чёрной воде подземной пещеры.

«Да! Да! Я здесь! – завопил я, представляя, как дыханием передаю ему свою жизнь. – Где ты? Иди ко мне!»

«Не могу… Спаси меня, Кайлан…»

Ответ – гаснущая искорка.

– …плодитесь, как всеядные крысы! – злобно шипела богиня.

– Не зная причины, мы просто боимся вымереть… – беспомощно бормотал Унарат, – поэтому я…

– Умрёшь страшной смертью! – лицо Не-Инвелы стянула ненависть.

Сейчас всё кончится, не станет ни меня, ни Инвелы. Знахарь тоже наверняка погибнет вместе с нами, а четырнадцатилетние будут убивать друг друга до скончания века. Что же делать?..

– Всегда будут те, у кого чужой крови тебе покажется чуточку больше, чем у остальных…

Кровь… Да, кровь!

– Жертвы должны быть всегда!

Пользуясь тем, что богиня, сверля взглядом глаза, которыми смотрит на неё Унарат, не обращает внимания на меня, тянусь правой ногой к раковине. Осторожно беру её пальцами, затем медленно сгибаю колено, пока она не оказывается зажатой в кулаке. Завожу руки за спину, режу левую ладонь.

Тело дёргается от боли, знахарь сбивается на полуслове, богиня принимает это за свою победу, начинает смеяться. Давай, продолжай, хохочи, гадина!

Кровь стекает в раковину. Я не вижу, сколько её там. Что ж, придётся действовать наугад.

Досчитав до десяти, выбрасываю руку перед собой и выплёскиваю всё прямо в разинутый рот богини. Смех захлёбывается, глаза лезут на лоб, она судорожно глотает, закашливается, брызжа кровью, где бурлит снадобье, а затем…

Мир выворачивается другой стороной – я вдруг вижу себя и одновременно богиню тоже. Ощущаю, что знахарь рядом и чувствует то же самое. Закрываю свои глаза, чтобы не видеть девушку. Мы остаёмся наедине с той, что желает нам смерти.

Оглушительно звучит вопль – дух бросается на нас. Оставляю Унарата одного. Какое-то время он продержится, а когда я найду Инвелу…

Бреду в потёмках, где слабо светятся следы страданий, выхожу на истоптанную площадь, до сих пор взрывающуюся вспышками боли. Значит, я на правильном пути – здесь они схватились ещё не на смерть, но на владение телом. Иду по кругу, пока не натыкаюсь на глубокую борозду беспомощности. На её дне всё ещё плещется ненависть вперемешку с ужасом. Мне мерещится, что под ногами чавкает грязь, по которой любимую волокли в темницу.

«Я иду! Я рядом!»

«О-ох…» – долетает тихий стон.

«Держись! Всё будет хорошо!»

Звёздами в грязи загораются мученические слёзы Инвелы, вскоре натыкаюсь на слабого светлячка её души. Сливаюсь с ним, глажу, обнимаю, лелею, внушаю уверенность, не даю понять, что не чувствую её сам.

«Мы должны спешить!» – шепчу.

И мы поспеваем как раз вовремя, когда взбесившийся дух горы уже закружил Унарата в безжалостном вихре своей злобы. Знахарь из последних сил сопротивляется тёмно-синим спиралям, которые отливают металлом, но всё же медленно тает, становясь бледной тенью.

Завидев богиню, мы с Инвелой полыхнули ярким белым крестом, что сияет по ночам над головами, зажглись священным огнём справедливости и рухнули сверху. Спирали лопаются с душераздирающим визгом, слепя нестерпимой резью, стремясь в последних судорогах располосовать нас. Бесполезно – мы едины, мы смеёмся, мы победно хохочем, наслаждаясь своей мощью.

И богиня поддалась, стала отступать, корчась и уменьшаясь в размерах, превращаясь в раскалённый яростный комок.

– Я убью вас всех!!! Уничтожу!.. – в исступлении она брызгается струями расплавленной ненависти, её крик окрашивает всё вокруг алым, но это не похоже на рассвет.

Вскоре злобные краски меркнут…

***

Я очнулся в кузнице, чувствуя, как снадобье выходит с каждым тяжёлым выдохом, раздирая горло. Лежанка подо мной, твёрдая и бугристая, дрожит, знахаря не видно. Может, это он орудует молотом, куёт нам оружие?..

Открыв глаза, вижу, как небо кромсают корявые когти молний, понимаю, что по ушам лупит гром, соображаю, что всё ещё нахожусь в проклятой долине. Ищу в себе дух Унарата, но его нигде нет. Надеюсь, он вернулся в своё тело.

Сухой язык царапает нёбо – хочу пить. Вскакиваю, зову Инвелу. При вспышке вижу девушку. Устало подогнув ноги, вытянув беспомощно руки в мою сторону, она лежит на боку, её лицо в крови. К счастью, моей.

Вот-вот гроза начнётся по-настоящему, на нас обрушится ливень. В это время года они сродни потопу. Поднимаю девушку, беру на руки, бреду вперёд. Неожиданно натыкаюсь на реку, благодарно наклоняюсь, жадно пью, брызгаю на любимую – бесполезно. Встаю, озираюсь и вдруг замечаю красные сполохи – гнев богини ещё не угас, облака отливают огнём, бушующим внутри горы.

Я вспоминаю угрозы злого духа, теперь мне не смешно. Снова пытаюсь привести Инвелу в чувство, но не получается. Придётся бежать с ней на руках. Но куда?.. Если побегу к ущелью, пока солнце не взошло, нас убьют стражи. А что с другими? Они всё ёще охотятся?

Прислушиваюсь – криков между раскатами не слышно. Может, все стали людьми, когда мы прогнали богиню? А если нет?.. И я принесу девушку прямо им в зубы? Отдам жадным утробам, набитым мясом ровесников?.. Пускай сейчас они сыто молчат, переваривая останки, но стоит лишь появиться свежей добыче… Я ведь тоже чувствовал тот голод!..

Пересекаю реку, сворачиваю туда, где, кажется, находится старая деревня. Во мне всё ещё живёт пусть призрачная, но вера в безопасность трухлявых хижин, хотя и видел, скольких она погубила. Земля внезапно вздрагивает так, что едва могу устоять. Слышится грозный рокот, сердце начинает биться тяжело, с перебоями. Воздух, пропитанный вонью серы, перехватывает горло спазмом.

Я в страхе оглядываюсь. Отсветы на облаках будто налились кровью, отражая ярость богини, клокочущую в горе, чьи очертания проступили в ночи. В надежде спастись бросаюсь к выходу из долины.

***

Где-то на полпути за спиной раздался ужасающий грохот, земля сбила меня с ног. От падения Инвела очнулась, и первое, что мы увидели, был громадный столб огня, ударивший с вершины горы в небо. Стало светло как днём, и любимая закричала от страха. Не так далеко послышались разрозненные вопли. Человеческие.

«Значит, – подумал я, – остальные тоже снова люди. Увидев нас, охотники не станут стрелять…»

Мимо кто-то шумно пробежал, не обратив на нас внимания. Чтобы успокоить девушку, принимаюсь трясти её за плечи. Молодые грудки задорно подпрыгивают, но мне не до любования. На восходе солнца не будет обряда возрождения, когда выжившие выбирают себе пару на всю жизнь, и ночные крики сменяются сладострастными стонами. Мне бы хотелось обнять Инвелу, прижать её, прикоснуться губами к губам, языком к языку, почувствовать чудесный вкус, провести ладонями по ласковой коже. Мы так делали, когда никто не видел, даже вчера, но… Сегодня утром будет всё иначе, если на острове кто-нибудь вообще увидит рассвет.

Инвела пришла в себя и стыдливо сжалась. Я снял повязку с ноги, отдал ей. Мы поднялись и побежали. Что-то тёплое и почти невесомое посыпалось на нас сверху. Я поднял голову, и в тот же миг наступил на череп. В правой ноге хрустнуло, отдавшись дикой болью, и я свалился на землю.

Девушка не сразу заметила, что не бегу рядом, а когда сообразила, ей осталось лишь беспомощно озираться и кричать моё имя. В полузабытьи я не отвечал, не мог… Инвела нашла меня по стонам, испугалась и вскрикнула. Ей показалось, что звуки издает могильный холм – пепел засыпал моё тело полностью. Не успела она обрадоваться, как снова страшно загрохотало, а с неба начали падать камни, высушивая и поджигая траву вокруг.

***

Наконец-то полил дождь. Инвела – наверное, зелье знахаря ещё бродит в нашей крови, придавая сил, – с трудом тащит меня на себе. К распухшей и посиневшей щиколотке туго примотаны две кости, ногой едва могу коснуться земли. Вокруг смачно шлепаются камни, а гром раздирает уши. Время от времени оглядываюсь и вижу, как по склону горы в долину движутся языки огненных рек. Они безжалостны, как потоп, и беспощадны, как пламя ада. Богиня не даст уйти отсюда живыми – сначала сожжёт нас на жертвенном огне, а затем уничтожит остальное племя.

Я закусил губу, по щекам потекли слёзы. Мне стало нестерпимо жаль младших братьев и сестёр, которые умрут сегодня по вине старшего. Да, это я довёл духа горы до бешенства. Если бы выкинул снадобье, то Ночь Истинной Луны закончилась бы как обычно. Возможно, я бы уже умер, но… Инвела была бы точно мертва как избранная жертва. Слишком уж бела её кожа и светлы волосы.

Мы подошли к дубраве. Кое-где ещё горел подлесок, но пламени под дождём уже не сделаться сплошным ковром. Если, конечно, сюда не доберутся огненные реки.

– Найди мне палку, – попросил я.

Не сбавляя шагу, Инвела ответила:

– Мы только зря потеряем время.

– Ты скоро выбьешься из сил.

– Нет.

– Стоит закончиться действию снадобья…

– Чему быть – того не миновать, – упрямо сказала она.

«Ты не права, – вдруг подумал я. – Когда мы шли сюда, то готовились к смерти – жуткой и внезапной. И всё равно жаждали вернуться, надеясь на свою счастливую звезду. Теперь же, зная, что гибель была уготована не всем, глупо верить в случайность. Разве что в нас угодит камень…»

– Нет, мы уже погибли бы, если б не знахарь.

Девушка остановилась, помогла мне прислониться к ближайшему дереву.

– Не понимаю, откуда он взялся, ведь взрослым сюда нельзя.

Я рассказывал о снадобье, пока она искала подходящую палку. В воздухе, которым становилось всё труднее дышать, разливалась серость. Наверное, светало, но лучи солнца не могли пробиться сквозь тучи и дым. В конце концов Инвела сломала небольшое деревцо и дала мне. Кое-как приспособив его под мышку, я попробовал идти сам. Здоровая нога скользила по грязи, рогатина растирала кожу, но всё же мы шли вперёд. Недолго.

Сначала завоняло горелым мясом, а когда приблизились, то увидели мертвеца в ещё тлеющей траве. Там, где должно быть голове, из земли гнилым зубом торчал иссиня-чёрный камень в бурых потёках. Инвела резко остановилась, издала странный клацающий звук, её взгляд остекленел, а тело зашлось мелкой дрожью.

– Что с тобой? – Кожа на ощупь холодная и влажная, как у утопленника. – Идём, нам надо идти.

Девушка стояла мокрой пальмой, уставившись на покойника. Может, увидела на его месте себя? Я передвинулся так, чтобы оказаться между ней и телом, – она смотрела сквозь меня невидящим взглядом. Космы грязных волос обрамляли лицо, глаза словно бы вылиняли, щёки ввалились, нижняя губа отвисла, в уголке рта болталась на ветру ниточка слюны. Даже в образе крысы Инвела выглядела красивее…

– Инвела!!! – заорал я и вздрогнул при мысли, что в неё опять вселилась богиня, ведь второй схватки без помощи знахаря мне не пережить, и отвесил несколько пощёчин. Тщетно.

Невдалеке упал крупный камень, тут же окутавшись паром. Я сильно толкнул девушку, надеясь, что та снова очнётся от удара о землю. Не помогло – она рухнула срубленным деревом и вытаращилась в небо. Прямо в глаз попала капля, но веко даже не дёрнулось. Тогда я отбросил рогатину, свалился рядом, схватил её за руку и потащил к дымящемуся камню.

Инвела, ещё недавно такая лёгкая, теперь казалась мешком, набитым землёй. И не издавала ни звука. Ночной ужас показался мне детским кошмаром. Извиваясь змеёй, я волок девушку – слёзы, пот, капли с привкусом пепла стекали в рот, которым не мог надышаться.

– Ну же, родная… – Оказавшись рядом с камнем, излучающим жар, взял Инвелу за руку. – Я не хочу… Я никогда не хотел…

Она молчала. Безучастно, будто уже мёртвая.

– Прости. – Я прижал её ладонь к камню.

Кожа зашипела. Тонкая кожа. Нежная кожа. Ласковая кожа.

Ещё вчера я на такое был не способен. Мне и в голову не пришло бы причинить страдания любимой. Скорее сделал бы это с собой ради неё. Сейчас, пусть и с трудом, но перешагнул через чужую боль. Да, мне говорили, что мы взрослеем быстро, ведь ещё недавно я представлял испытание как игру. Страшную, но игру, где есть место случайности, а значит – собственному бессилию перед обстоятельствами. Входя в долину Истинной Луны, я не был хозяином своей жизни. Сейчас же держал ответ и за Инвелу.

От руки пошёл запах жареного мяса. В животе заурчало, рот наполнился слюной. В памяти всплыли слова духа: «…кусочек которой доставался каждому…» Я похолодел, представив, как обгладываю тонкие пальчики…

Девушка дёрнулась и застонала. Я резко оторвал её руку от камня, прижал к мокрой земле и позвал неуверенно:

– Инвела…

Она моргнула, посмотрела на меня будто издалека, затем глаза расширились от узнавания. В следующее мгновение её губы приникли к моему лицу, страстный шёпот нежными волнами колыхнулся в груди, кожей пробежали мурашки, от ощущения которых на глаза навернулись счастливые слёзы.

– Ты жив… жив… Единственный мой… Я… когда увидела… будто это ты… там, под камнем…

Проклятая богиня! Она оставила Инвеле слишком много своего страха, способного свести девушку с ума.

Пересилив себя, оторвался от любимой и произнёс:

– Мы должны идти.

Вместо ответа она поднесла к лицу руку, ладонь которой, вопреки ожиданиям, не превратилась в подгорелую отбивную с кровью. Кожа грязная, покрасневшая, но не прогоревшая до кости. Нет даже волдырей! Но ведь я чуял запах!.. Выходит, действие зелья не прекратилось с рассветом или…

– Мне приснилось, будто я внутри прозрачного, но неуязвимого кокона и разгребаю угли костра, чтобы достать для тебя запечённые яйца молотоклюва. А потом одно из них вдруг лопается, когда ты подносишь его ко рту, из него вылупляется змея и…

Я не очень-то прислушиваюсь к тому, что она говорит, думая о своём. Может быть, и камня не было? Нет, вот он – зуб, не доставший жертву. Значит, не всё являлось наваждением. Почему?

Земля под нами содрогнулась, словно подтверждая догадку, что дух горы рядом. Послышался отдалённый грохот – новые камни взлетели в воздух. Хохот – брызги слюны.

– Помоги мне подняться. Ну же! Нам нельзя здесь оставаться!

– Тебе не интересно, что случилось дальше? А ведь меня уберег кокон нашей любви…

Милая, ну не будь же ты дурой! Мы так много пережили!..

Слова обиды готовы сорваться с языка – я с трудом сдерживаюсь, чтобы не поддаться дикой злобе. Понимаю сердцем – чужой злобе. Главная цель богини – избранница.

– Будь добра, – улыбаюсь глазам, которые вот-вот наполнятся слезами, – сделай то, что прошу, а потом я готов слушать тебя всю жизнь.

Недоверчивая улыбка моментально вызывает приступ бешенства, но слёзы не застилают прекрасную зелень – я снова прощаю своей единственной всё. Врёшь, богиня, проклятая мной и небом, где тебе почему-то не нашлось места, – убить Инвелу означает для меня то же, что и покончить с собой. Я знаю это наверняка, и поэтому жить хочется ещё больше. Сейчас мне кажется, что в языке слишком мало слов для любви – клянусь, что придумаю ещё не одну сотню. Слова злят, бесят и… ограждают не хуже забора.

Уверен, что пока я рядом с Инвелой, с ней ничего не случится. Дождь перестал – мы продолжаем свой путь к жизни.

***

– Не отходи от меня, – говорю я, когда Инвела порывается помочь стонущему трупу, сквозь прореху в животе которого вывалились кишки. – Это всё её морок…

– Они все мёртвые? – Девушка прижимается ко мне.

– Да, мы здесь одни.

«Мне хочется, чтобы ты так думала, даже если и нет, – добавляю мысленно, – потому что это безопаснее для тебя».

Мысли медленно, устало шевелятся в голове. Приблизительно так же, как и то, что ползёт в дымной мути нам наперерез. Ползёт? Пусть дух горы может заставить врать уши, нос или глаза, но обмануть всё вкупе ему не по силам – слаб он против знахарского снадобья. Поэтому настораживаюсь и останавливаюсь, придержав Инвелу.

– Кажется, не все… – бормочу ответ на её вопрос.

Мы уже неподалёку от входа в ущелье, и то, что движется к нам, обдирая чумазое измученное тело о камни, не может быть человеком. Любой бы стремился уйти отсюда, но никак не наоборот.

– Помогите… – голос девичий, хриплый.

Я вижу, как сочится кровь из многочисленных ран. Неужели кто-то ещё?..

Инвела дёргается, но я крепко держу её. Кем эта сумасшедшая была ночью? Кем стала теперь?

– Ояна, ты?

– Инвела… Там всё завалено, вам не уйти отсюда…

Не успеваю вдуматься в услышанное, как любимая вырывается со словами:

– Мы вместе росли! Бедняжка…

Моя рука бессильно повисает. Как же я не подумал, что землетрясение отрежет нам выход, окончательно превратив долину в крысобойку?.. Безмозглый дурак, обречённый дурак…

Инвела склоняется над подругой и вдруг тяжко, с натугой охает, когда обломок кости вонзается ей под правую грудь. Она оседает, валится на левый бок. Из уголка рта выскакивает струйка цвета переспелой вишни, губы вздуваются кровавыми пузырями.

Я не верю глазам. Прыгаю вперёд, оставляя боль в ноге далеко позади. Хватаю камень, превращаю лицо Ояны в месиво, стираю торжествующую улыбку.

– Прости… – Самый дорогой человек с мольбой смотрит на меня, сквозь пузыри прорывается ещё один виноватый стон: – её…

Инвела тонет в океане боли, отдаляясь от берега, где я от бессилия готов жрать жгучий чёрный песок, которым обернулось будущее. Роняю окровавленный булыжник, приподнимаю любимую, смотрю в бесконечно родные глаза. Веки ещё сдёргивают мутную пелену, жизнь пока теплится, но с каждым разом душа Инвелы всё ближе к последней грани, за которой нас не станет.

Простить ту, что превратила меня в одинокое безжалостное чудовище?!! Ни за что! Так и говорю с мукой в голосе. И ещё я боюсь – те образы, что принёс с собой знахарь, сейчас понятнее и ближе. До жути близко. И они лишь зыбкая завеса, за которой скрывается пустота. Великая, бесконечная, равнодушная…

– Неужели ты ничего не понял, мой глупыш? – шепчет из последних сил Инвела.

Я отчаянно мотаю головой – ненависть сжигает меня, любовь корчится в невыносимом предчувствии. Вот всё, что я могу противопоставить неизбежному. Однако пока жив – это немало. Боль в моей душе и есть жизнь.

– Ты – самое удачное её творение, с тебя она хочет начать возрождение своего народа… Я была с ней, знаю, что богиня чувствовала, разговаривая со знахарем… А я – ожившая память о тех, кто убил её детей… Понимаешь теперь, что нам никогда не было суждено… – Глаза любимой закатились слишком далеко, чтобы вернуться. И всё же чудо случилось – Инвела закончила едва слышно: – …быть вместе.

Слова оглушают меня. Значит, старая сука уготовила мне удел племенного самца? Тварь горная! Не бывать этому! И пусть умирающим о судьбе известно больше живых, а бессмертные хотят определять путь человека, пускай… Сейчас я знаю одно – только до конца пройденную дорогу жизни можно назвать судьбой.

Подняв глаза к тому, что очень давно называл небом, я заговорил:

– Ты слышишь меня, я знаю. Любишь меня, души своей поганой не чаешь, – тянусь одной рукой к булыжнику, а другой выдёргиваю кость из тела Инвелы.

Любимая издаёт предсмертный хрип. Потерпи, чудо моё, осталось совсем чуть-чуть – мы умрём вместе, как должны, как поклялись друг другу, как суждено нам в конце выбранного мной пути. Приставляю кость к своей груди напротив сердца, поднимаю камень, где запеклись в крови тёмные волосы ещё одного удачного творения, наверняка предназначенного мне в жёны, прицеливаюсь.

– Я не знаю, выжил ли кто из племени после того, что ты устроила, да уже и неважно. Ты убила Инвелу и сейчас убьёшь меня. Да, пусть я и совершу это своими руками – моя смерть на твоих… Как и несчастной Ояны, – делаю глубокий, ведь он последний, вдох – воздух мерзкий, пропитан серой, словно я уже в аду, – замахиваюсь.

– Остановись!!! – вздрагивает земля.

– Постой!!! – грохочет гора.

– Стой!!! – воет ураганом ветер в ушах.

Изо всех сил стараюсь не ощериться в злобной ухмылке. Давно не пугалась, старая сволочь? Нет, я не притворялся, будто готов убить себя. Просто подумал, что богиня наверняка считает людскую жизнь игрой, устраивая кровавые испытания, где даже у добычи есть шанс, пусть и ничтожный. А раз так, то почему не сыграть на всё, лишь бы отодвинуть подступающую пустоту, попытаться вернуть любимую? Цежу сквозь зубы:

– В тебе проснулись материнские чувства?

Тишина – бесконечная, но живая – наконец-то с шелестом рвётся на слова, каждое из которых окрашено скорбью.

– Давным-давно я привела твоих пращуров сюда, – забормотала земля, зашептал ветер, эхом отозвалась гора, – спасая от врагов. Потом наш колдун не захотел отпускать мою душу, наложил заклятие, заставив стать хранительницей очагов, назвал Праматерью. Годами принимая жертву, отдавая себя племени, я поверила в своё могущество. Ещё бы, ведь он подчинил мне силы земли!.. Ты знаешь, что в тебе течёт его кровь? – богиня сделала паузу, но я лишь криво усмехнулся, и она продолжила со вздохом: – Да нет, откуда… Так вот, когда сюда принесло белокожих, я не придала этому большого значения – они просто спаслись. Их способ расправы с врагами оказался ничуть не хуже всех остальных, ведь я помнила, как мы сражались на давно забытой племенем прародине. Однако когда пришельцы подло убили моих сыновей, я растерялась. Хотела, как и сегодня, превратить остров в прах, но ведь оставались мои дочери! И тогда я вспомнила, как белокожие клялись рвать зубами тех, кто посягнёт на их свободу…

Неведомым ранее чувством я ощущал, как жизнь утекает из Инвелы с каждым звуком, что издавала ненавистная Праматерь.

– Считаешь меня своим сыном? – зло перебил богиню. Надо же, потомок колдуна!

– Да… – растерялась земля, затих ветер, умолкла гора.

И вдруг, неожиданно для себя, вместо того, чтобы по праву крови потребовать жизнь для Инвелы взамен на отказ от смерти, я произнёс сдавленно:

– С детьми так не поступают, мама…

Сказал, потому что внезапно понял – материнская любовь во стократ страшнее той, которой мужчина любит женщину. Мать никогда всей душой не примет того, что родная кровинка променяла её на другую. Ненависть к той – тихая, как змея; подлая, как удар между ног; оправданная, как молитва, – всегда будет с ней. Может быть, она поймёт, что дитя стало мужчиной, но смотреть, как чужая женщина час за часом, день за днём вытесняет её из сердца сына!.. Даже моя мать оказалась неспособной доверить первенца той, которую он выбрал. Я иногда перехватывал её взгляды на невестку…

Здесь же всё оказалось ещё хуже – Праматерь решила, что гибнет её кровь, не оставляя после себя плоти. Любой мужчина знает, как бороться с вымиранием рода, но она была мало того что женщиной, так ещё и стала бесплотным духом. И вот, заместив в сердцах людей любовь к себе страхом, принялась за возрождение народа, как могла…

Вот что хотела сказать Инвела – дочь совсем другой праматери, которой повезло не стать богиней. Спасибо, родная, теперь всё будет хорошо.

Земля дрогнула и расслабилась, прослезившись росой, гора вздохнула от неожиданности, ветер свистнул и улетел подметать небо. Богиня так давно не слышала…

– Мама… – я вцепился в самое древнее слово, как падающий в пропасть хватается за паутинку, рухнул на колени и сбивчиво забормотал: – Мама, войди в моё сердце… Ты забыла, как быть живой… Чувствовать, а не знать… Любить и быть любимой… Кровь не имеет значения… У неё только один цвет… И она всегда порождает лишь кровь! Прошу тебя – вспомни! Очнись от проклятия бессмертия! Спаси Инвелу!

Я уже кричу. Голова кружится, голос хрипит, но останавливаться нельзя – нужно сказать главные слова.

– Кровью пращура освобождаю тебя! – вспарываю костью едва затянувшуюся рану на ладони.

Тёмно-красные капли смешиваются с пеплом, водой и землёй. И… нет, это не чудо. Просто Праматерь слышит меня, чувствует меня, понимает меня, любит меня – у нас одно желание на двоих. Тело девушки окутывает дымка, прямо на глазах рана затягивается, грудь любимой вздымается.

Тихий счастливый выдох богини: «Спасибо!» На нас снисходит умиротворение…

***

Я отрываю взгляд от спящей Инвелы, мечтательно улыбаюсь небу, которое снова похоже на себя. Исцелив любимую, чистая душой Праматерь ушла, завершив свой страшный земной путь, а мы… Мы выберемся отсюда, и наша кровь будет петь песню для вас, потомки!