Эффект Люмьера

В темноте раздался звонок видеофона. Человек под одеялом дернулся. Его сердце бешено заколотилось. Ранний звонок всегда малоприятен.

- Ответить на звонок!- скомандовал хриплый голос.

Большой экран на стене ярко вспыхнул, и на его поверхности появилось трехмерное изображение. Симпатичный молодой человек лет двадцати-двадцати трех, в дорогих очках и строгом деловом костюме. Его огненно-красные волосы (ох уж эта мода), торчащие в разные стороны, как иголки дикобраза,  резко контрастировали с одеждой. Складывалось впечатление, будто голова и тело принадлежали двум разным людям.

- Профессор Люмьер?- неуверенно спросил субъект.

- Да,- ответил из темноты все тот же хриплый голос.

- Простите, какие-то неполадки. Я вас не вижу.

- Это потому что я отключил камеру.

- Э-э.. да…- красный дикобраз на мгновение потерялся.- Меня зовут Жан Джои. Мы виделись вчера в галерее…

- И договорились о встрече сегодня. Я еще не совсем выжил из ума, молодой человек.

- Да-а… все верно… Так я приеду?

- Через полтора часа,- бросил Эндрю и отключил связь. Взглянув на часы на прикроватной тумбочке, он вздохнул: не стоило грубить парнишке. В конце концов, сам виноват: какой приличный человек позволяет себе дрыхнуть до половины третьего, пусть даже в свой законный выходной?

Эндрю рывком сбросил одеяло, сел на кровати. Сейчас он припоминал события прошлого дня и минувшей ночи. Это была необходимая процедура. Вчера он довольно много выпил, а в нетрезвом состоянии Эндрю становился очень энергичен и работоспособен. А это в свою очередь означало, что вернувшись после фуршета домой, он мог заняться проявкой фотопленки и ненароком оставить что-то не на своих местах. А значит, свет включать было опасно. Однажды Эндрю таким образом загубил две уникальные пленки. Они почему-то оказались на его подушке, и, разумеется, когда он раздвинул шторы, пленки засветились.

Люмьер вынул из верхнего ящика тумбочки карманный фонарик со встроенным светло-красным фильтром и осмотрел комнату. Одежда была аккуратно развешена на стуле – хороший знак: значит, работал не до полной потери сил. Дверь в лабораторию была закрыта, никаких обрезков пленок на полу и в кровати. Эндрю положил фонарик обратно и скомандовал:

- Открыть шторы!

- Вы хотите открыть шторы,- из скрытых динамиков раздался приятный женский голос.- Пожалуйста, подтвердите команду.

- Подтверждаю! Открыть шторы!

Это была очередная мера предосторожности. Все в доме от дверей и света, заканчивая видеофоном и холодильником, управлялось компьютером, реагирующим на голос хозяина. Эндрю пришлось изменить множество настроек в «дворецком», установить некоторые ограничения, чтобы ничто не угрожало его работе.

Под потолком зажужжали электромоторчики,  и плотные шторы поползли к углам, впуская в комнату поток ослепительного света. Глаза Эндрю отозвались резкой болью, пришлось некоторое время посидеть с опущенными веками.

Люмьер натянул штаны и подошел к окну во всю стену. Снаружи жизнь била ключом: в небе проносились стремительные глайдеры – новый вид личного транспорта - безумно дорогие летательные аппараты на антигравитационной подушке. Теперь можно было забыть о пробках (машины в 2296 году хоть и парили в метре над землей, но все так же сбивались в кучу перед светофорами),  дорогах, безумной давке в скоростных монорельсовых поездах, билетах на самолет.

За стеклом степенно проплыл рекламный дирижабль с 3D экранами по бортам. «Глайдер в каждую семью через 50 лет!»- политический слоган сменился видеоизображением красного глайдера, парящего среди облаков. В его кабине сидели родители с детьми. Судя по субтитрам, люди спорили о том, куда полететь на выходные: на Гавайи или Северный полюс. Изображение сменилось физиономией улыбающегося политика с призывом голосовать за его партию и программу.

- Где-то я это уже слышал,- протянул Эндрю.- Каждой советской семье — отдельную квартиру к 2000 году! Ха-ха!

- Закрыть шторы! Приготовить завтрак!- на этот раз компьютер не потребовал подтверждения. Кухня располагалась в этой же комнате. Железные манипуляторы между раковиной и плитой пришли в движение, дверца холодильника распахнулась сома собой. В этот момент шторы закрылись, и комната погрузилась в кромешную черноту.

Люмьеру не нужен был свет, чтобы ориентироваться в собственной квартире. Сделав несколько уверенных шагов, он схватился за ручку двери, ведущей в лабораторию. Наверное, это были единственные двери, лишенные сервопривода, во всем небоскребе. Причина все та же: никакого случайного попадания света в лабораторию. Эндрю попал в тамбур между двумя дверьми. Их электромагнитные замки были устроены таким образом, что открытой могла оставаться лишь одна.

В помещении горел коричнево-зеленый свет. Люмьер оборудовал свою лабораторию несколькими изобретениями собственного производства. И система переключаемых светофильтров, управляемая голосом, была установлена самой первой.

Эндрю кивнул сам себе: он помнил, что вернувшись с фуршета, решил не браться за проявку, а изготовить цветную фотобумагу. Его запасы приближались к концу, а современные образцы совершенно не годились для проявки фотографий (они просто раскисали в растворе). Люмьер придирчиво изучил результаты своего вчерашнего труда и остался доволен. На всякий случай он проверил ванночку для проявки – она оказалась пустой. К слову сказать, эта ванночка также являлась его изобретением. Она была оборудована нагревателем и кондиционером, что позволяло регулировать температуру химикатов, а так же могла перемешивать раствор на десяти скоростях.

Настенный шкаф с химикатами был не закрыт. Намек самому себе? Эндрю задержался у открытых дверец: он обнаружил, что пора восстанавливать запас не только бумаги, но и ингредиентов для проявляющих растворов – гидрохинон и метол почти закончились.

Да, в двадцать третьем веке, где изображение жило на дисплеях или проецировалось прямо в воздухе, когда даже художники использовали электронные мольберты и кисти, а краски не встречались нигде, кроме как в картриджах принтеров, его считали чудаком. И считали бы смешным чудаком, старомодным идиотом, если бы не его удивительные работы.

Профессор Люмьер был светилом в области фотохимии. Ко всему прочему он являлся эксцентричным фотографом. Эта самая «эксцентричность» заключалась в том, что Люмьер (еще до получения им профессорского звания) делал снимки на целлулоидную фотопленку собственного изготовления. Его работы вызвали живейший интерес и вернули моду на «натуральное изображение». Некоторые художники даже макнули кисти в настоящую краску, но их картины не пользовались таким успехом, как фотография. У Эндрю появились последователи, также снимающие на негативные фотопленки, но работы Люмьера были на порядок лучше. Он объяснял это тем, что для конкретного снимка у него всегда под рукой всегда найдется подходящая пленка. После этого заявления на Эндрю обрушились сотни предложений от фотографов изготовить для них пленки под различные условия съемки. Но Люмьер отверг все предложения, несмотря на обещанные баснословные гонорары.

По всему миру начался ажиотаж на фотографию: новые модели цифровых фотоаппаратов, конкурсы для электронных журналов,  выставки трехмерных изображений… И все же, больше всего ценились  черно-белые фотографии, висящие на стенах в деревянных рамках.

Со временем Эндрю ушел в организационную работу. Его выставки современных фотографов или старых фотографий, которые он отбирал в архивах, производили фурор и становились мировой сенсацией. Люмьер не стал основывать собственную школу, агентство или галерею. Вопреки всеобщим ожиданиям, он променял все на научную деятельность. Написав множество статей, три книги, Эндрю защитил диссертацию по композиции и получил профессорское звание. В тот же день Университет Мира пригласил его возглавить кафедру регистрирующих материалов.

Вчерашний день, без сомнения, вошел в историю фотографии. Вышла новая книга Эндрю Люмьера «Фотоальманах 19-22», куда вошли наиболее талантливые работы и громкие имена фотохудожников за последнее четыре века.  Презентация книги прошла в Нью-Йоркской галерее «Art&Art». Люмьер никому не доверил организацию выставки: вся работа от самого начала до конца была проделана им в одиночку.

После презентации последовала пресс-конференция. Она длилась вдвое больше запланированного срока, но профессор, несмотря на преклонный возраст, не завершил ее пока не ответил на все вопросы журналистов.

Интервью продолжились и на фуршете. Именно там к Люмьеру подошел молодой человек и вручил свою визитку.

 

Жан Эммануэль Джои

журналист

 

Джои заявил, что пишет книгу и ему необходима консультация. Эндрю рекомендовал журналисту обратиться к его книгам и поискать ответы там, но молодой человек был очень настойчив, и профессору пришлось согласиться.

Инспекцию лаборатории Эндрю завершил осмотром последнего приобретения - универсального увеличителя, который был сделан на заказ компанией «Canon» по спецификациям самого Люмьера.

В этот момент интерком сообщил, что завтрак готов.

Эндрю вернулся в комнату, включил освещение и переоделся. Он покрутился перед зеркалом, поправил ворот рубашки, расчесал седую бороду и усы.

Немудреный холостятский завтрак (в обиходе его называли «автоматическим») составлял сэндвич с индейкой, яичница  и кофе со сливками (жуткая химическая бурда, по мнению Эндрю). Грязная посуда тоже была предоставлена машинам, а Эндрю перешел в соседнюю комнату.

Она была полной противоположностью лаборатории: ослепительно белые стены, потолок буквально усеян лампочками, шторы отсутствовали, вдоль стен выстроились стеллажи с инструментами и приборы для обработки линз, а посреди комнаты располагался верстак. Люмьер подошел к нему и взял в руки объектив, работу над которым закончил совсем недавно. Новый «глаз» фотоаппарата не был оборудован сервоприводами и хитрой механикой. Фокус должен был наводиться вручную, как и триста лет назад. Ноу-хау крылось в линзах: они были сделаны из экспериментальных кристаллов, которые выращивали для телескопа нового поколения. Кристаллическая решетка  этого искусственного минерала обладала невероятной светопропускающей способностью, поверхность линз не бликовала. Вертя новый объектив в руках, Люмьер предвкушал, какие возможности тот откроет для ночной и подводной съемки. Еще Эндрю предвидел, что такому объективу могут понадобиться светофильтры. Их изготовлением он и занялся в ожидании гостя.

 

- А у вас уютно,- сказал Жан Джои, переступив порог.

- Благодарю,- улыбнулся Люмьер.- Увы, гостиная не самая большая комната, остальные две отведены под лабораторию и мастерскую.

- Лаборатория и мастерская прямо в доме? Неслабо,- усмехнулся журналист.

- А сами-то  вы прилетели в галерею на новеньком глайдере,- заметил профессор.

- Я сам его собрал!- с вызовом произнес Жан.

- Неужели?- искренне удивился профессор.

- Да, это мое хобби.

- Там же уйма деталей,- во взгляде и тоне Люмьера явственно читалось уважение.

- Да,- Жан был польщен.- Но не думайте, что я своими руками собирал двигатель или антигравир. Нет, конечно, я могу перебрать их, исправить поломки, но сами детали я нахожу на свалках или скупаю по дешевке.

- А разве вы не сын Эмануэля-Карлоса Джои, владельца многомиллиардной химической корпорации? Как он относится к тому, что его наследник копается в металлоломе?

- Да, я его сын,- выпятил грудь Жан.- Но всего добиваюсь сам! Отец почти не разговаривает со мной с тех пор, как я пошел учиться на журналиста.

- А я собираю фотоаппараты,- не без гордости заявил профессор.- И все детали делаю своими руками.

- Не знал, что вы еще и специалист по оптике.

- Хороший фотограф должен разбираться в таких вещах,- Люмьер жестом пригласил гостя сесть на диван, а сам занял кресло.- Итак, перейдем к делу. Чем могу помочь?

- Я пишу исследовательскую работу «Эффект Люмьера в фотографиях второго тысячелетия»…

- Дался вам всем этот эффект!- дернул плечом профессор.

- Зачем же вы тогда назвали его своим именем?- удивился журналист.

- Не своим вовсе! Я назвал его в честь братьев Люмьер, которые первыми оживили изображение, заставили его двигаться. Я посчитал, что справедливо будет назвать в их честь фотографии, где замерла сама реальность.

- Не слишком ли большая честь для обычного изображения, передающего динамику?- усмехнулся Жан.

- Не динамику! А саму жизнь! Вы можете сотню, тысячу  раз сфотографировать бегущего человека, но так и не получить эффекта Люмьера. Дело вовсе не в динамике, не в остановленном движении! Суть в чувствах, в сопереживании, ассимиляции с моментом, запечатленным в определенном времени и конкретном, реальном пространстве. Это может быть секунда, микросекунда из сотни тысяч миллионов микросекунд, которые проносятся перед нами в течение жизни. В обыденности эффект Люмьера повсюду – надо лишь успеть разглядеть его…

- И успеть запечатлеть на пленке,- закончил Жан.- Данный термин применяется только к изображениям на плоскости без использования ретуширования, монтажа,  и 3D технологий. Я читал все ваши книги, профессор. Включая ту, что вышла вчера. Я вполне представляю, что означает  термин, о котором собираюсь написать книгу. Но, признаться, я так и не понял, почему вы назвали эффект именем Люмьера, а не Люмьеров?

- Потому что братья Люмьер в первую очередь ассоциируются с кинематографом и с движущейся картинкой, с прибытием поезда… А суть моего эффекта имеет абсолютно противоположное значение. Давайте, наконец, перейдем к вашему делу. Итак?

- Как я уже говорил, я провожу научные изыскания. Я начал двигаться в обратном порядке: от наших современников к началу второго тысячелетия. И знаете, что я обнаружил?- Жан явно был доволен собой.- Большинство фотографий с эффектом Люмьера сделаны одной рукой!

- Бред,- хмыкнул профессор.- Не может быть.

- У каждого художника и фотографа свой стиль, своя манера, если хотите,- продолжал Джои.- Эти характерные особенности хорошо видны на фотографиях разных веков!

- Подражали друг другу, вот и все,- пожал плечами Люмьер.

- Да?- журналист ликовал.- А что вы на это скажете?

Жан закатал левый рукав. На свет появился многофункциональный браслет, заменявший видеофон, проектор, записную книжку и прочие гаджеты, столь необходимые современному человеку. Джои нажал на кнопку и голофон (лазерный проектор) создал в воздухе проекцию черно-белого снимка. Люмьер узнал в ней шествие, которое вошло в историю как «Марш перемирия».

- Посмотрите сюда,- Жан увеличил изображение.- Видите этого человека? Он также встречается на этих снимках,- журналист продемонстрировал еще несколько фотографий,- они все сделаны в Америке в 2260-м. А теперь взгляните на эту фотографию.

На общем снимке были изображены какие-то солидные люди в пиджаках. В центре красовался тот же человек, что и на снимках далекого будущего.

- Видите? Видите?! Это один и тот же человек! Это знаменитый Стефан Алонсо, фотограф, живший в начале двадцать первого века! Только волосы перекрашены.

- Откуда у вас эта фотография?- поинтересовался Люмьер.

- Отыскал в старом семейном альбоме одного из организаторов его выставки. Это стоило мне больших трудов. Я не был уверен, что вообще его найду…- Жан буквально захлебывался от переполнявших его эмоций.- Вы знаете, очень странно... Снимков Алонсо нет в Сети. Так же, как и снимков Бруно Романо.

- А он тут причем?

- Как? Он – это тот же самый человек! Более того, я убежден, что эти люди пользовались одним и тем же фотоаппаратом!

- Я тоже пришел к этому мнению, – заявил профессор. – Объективы разные, но камера везде одна и та же. Затвор - уж точно.

- Но как это возможно?!- воскликнул журналист.- В смысле?.. Секунду назад вы мне не верили.

- По-вашему камеру нельзя было подарить или продать?- улыбнулся Люмьер.- Я знаю, что после смерти Бруно Романо его фотоаппарат  был продан с аукциона за три с половиной миллиона.

- Да я читал об этом. Фотоаппарат был куплен миллионером Огюстом-Джованни-Карлосом Джои, моим дедом. Он не расставался с ним до конца жизни, даже сделал выставку своих работ. Кое-какие из них вы включили в свой альманах. Но, увы, теперь подтвердить мою теорию не удастся: фотоаппарат был безвозвратно утрачен, когда мой дедушка разбился на вертолете.

- Ну, на вашем месте,  я бы не был в этом так уверен,- профессор Люмьер неожиданно подмигнул Жану и удалился в соседнюю комнату. Джои услышал, как тот нажимает кнопки, потом пискнул сканер сетчатки глаза.

Когда Люмьер вошел в комнату, Жан вскочил от нетерпения, но против ожидания, в руках профессора оказалась не древняя камера, а толстая папка.

- Что это?- несколько разочаровано поинтересовался Жан.

- Труд… всей… моей… жизни,- с расстановкой произнес Люмьер, протягивая гостю папку.

- Это макет вашего альманаха?

- Нет. Другой книги.

Между обложкой и первой страницей лежала стопка не разобранных фотографий. На некоторых из них был тот самый Стефан Алонсо.

- Вы пишите о том же самом?- разочаровано вздохнул Жан.

- Ну, молодой человек. Я ведь не зря получил профессорское звание. Чего бы я стоил, если бы не обратил внимания на то, что видные фотографы, жившие в разное время, похожи друг на друга как две капли воды?

- Не возражаете?

- Наоборот. Я буду очень польщен. Если у вас возникнет желание, то мы могли бы объединить усилия по написанию этой книги. Надеюсь, вы знакомы с русским языком?

- Да. Моя мать из России.

- Вот и отлично. Разбирайтесь, а я пока сделаю кофе.

Пока Люмьер гремел посудой, Джои копался в ворохе снимков. Самые обычные снимки самых обычных людей в разные века. Почему они оказались здесь, и какое отношение имели к тайне фотографа, было непонятно. Среди фотографий попадались почти истлевшие листки газетной бумаги с рецептами растворов, видимо из каких-то учебников по фотографии.

- Признаться, я в химии не очень,- заявил Джои.

- Дожили!- буркнул из угла Эндрю.- Фотограф, который ни черта не смыслит в химии!

Взгляд журналиста нашел любопытный снимок. Эффект Люмьера не оставлял шанса пропустить фотографию. Изобразительным акцентом на первом плане был многоствольный танк. Машина стояла посреди улицы, устремив дула вверх. На неокрашенной камуфляжем броне играли лучи восходящего солнца. Они подчеркивали совершенство линий техники, призванной лишать людей жизни. Из башенного люка высунулся солдат. Он не смотрел по сторонам, все его внимание было сосредоточено на кончике сигареты, опаливаемой огнем зажигалки. На заднем плане небоскребы. Целых стекол почти нет. Из здания слева торчит хвост вертолета, видны следы пожара. В горах обломков у стен копошатся люди с фонариками. На дорогах и  тротуарах, заваленных мусором и битым бетоном, тела. Много тел. На обороте фотографии ручкой была сделана надпись: «23 ноября 2260 года, 5:35, время ожидания 3 часа 54 минуты».

- «Время ожидания». Что это значит?- поинтересовался Жан.

- По-моему это очевидно,- фыркнул Люмьер.- Фотограф не сходил с места все это время.

- Но чего он ждал?

- Нужного освещения,- пожал плечами профессор,- пока осядет пыль после бомбежки, пока танкист вылезет из люка и зажжет сигарету… Я знал одного фотографа, который провел пять суток в Гималаях, сидя на глыбе льда без еды, рассасывая снег, ради одного единственного снимка.

Щелк!

Жан поднял голову и увидел, что Люмьер стоит напротив него с фотоаппаратом.

- Надеюсь, вы не возражаете? Оставался последний кадр. Надо проявить пленку.

- Это один из ваших фотоаппаратов?

- Нет. Он у меня всего один. А вот объективов к нему у меня штук сорок. Сорок два, если быть точным. Ладно, изучайте материалы. Я буду в лаборатории. Если возникнут вопросы – запишите, обсудим, когда я закончу. Не люблю, когда меня отрывают от работы.

На первой странице фотоальбома располагался групповой снимок. Судя по всему, он был очень древним: фотобумага была низкого качества, как и проявитель, - изображение приобрело эффект сепии: пожелтело, черные и серые тона превратились в коричневые. На возраст фотореликвии также указывали люди, запечатленные на ней. Около тридцати человек, преимущественно мужчины, выстроились в три ряда на ступенях какого-то государственного учреждения. Снимок был сделан зимой, но, несмотря на это, большинство людей были одеты не в шубы и мохнатые шапки, как другие, а в тонкие белые халаты. Сперва Жан решил, что это роддом, так как мужчина в центре держал на руках спелененного младенца. Но никакой таблички на здании, подтверждающей эту догадку, не наблюдалось. Кроме того, у дверей на вершине лестницы стояли двое солдат с автоматами. Военный объект? Следовательно, люди в белых халатах были не врачами,  а учеными. На обороте фотографии не было ни даты, ни комментариев. Кто эти люди? Зачем Люмьер включил эту фотографию в свою работу? Жан надеялся, что сможет найти ответы позже.

На следующей фотографии был изображен маленький мальчик на трехколесном велосипеде. Самый обычный ребенок: светлые волосы, пухлые щечки, удивленные глазки смотрят в объектив, ножки в ожидании сняты с педалей. Эффектом Люмьера тут и не пахло. Снимок был сделан на тот же фотоаппарат, что и предыдущий. И бумага была однотипная. С обратной стороны синей шариковой ручкой была сделана надпись на русском языке: «Константин, 2 года и 3 мес.»

Далее шли фотографии все того же мальчика в разное время. Три года, пять лет, восемь, десять. Костя играет с кубиками, Костя грызет карандаш, другим - рисует в альбоме; Костя с портфелем и букетом цветов, Костя читает учебник по биологии для пятого класса…

Среди этих фотографий попадались и другие лица. На снимках с Костей часто встречался человек, что стоял в центре группового снимка на первой странице. Наверное, отец. Женщины на фотографиях встречались, но которая из них приходилась матерью Кости, выяснить не удалось – совместных снимков с ним не было. Большинство людей в белых халатах сфотографированы за работой. По редким пометкам Жан понял, что снимки делались с конца восьмидесятых до середины девяностых годов двадцатого века. Где они сделаны? На этот счет у журналиста не было никаких сведений. Однако, судя по форме солдат на групповом снимке и покрою одежды гражданских, эти люди жили в России.

В полиэтиленовых файликах одна за другой шли общие фотографии класса:

«1996 год 1б класс» (школа почему-то была не указана). Все надписи были сделаны на русском, и Джои мысленно поблагодарил мать за то, что она не поленилась обучить сына ее родному языку.

«1997 год 2б класс»

«1998 год 3б класс»

…..

«2006 год 11б»

На каждом снимке Костя находился легко. Складывалось ощущение, что он вовсе не растет.

Фотография торта. Жан насчитал четырнадцать свечей. Еще он обратил внимание на то, что фотоаппарат сменился. И скорее всего, использовалась лампа-вспышка.

Догадка Джои подтвердилась: на следующем снимке был автопортрет Кости. Мальчик сфотографировал себя в зеркале. Насколько Жан мог определить, в руках Костя держал «Зенит» с прикрепленной вспышкой.

«Первая фотография Кости»,- гласила надпись на обороте.

Опять ворох фотокарточек. Люди, пейзажи, собаки… Кто это были и что значили они в жизни Кости?

На большой черно-белой фотографии, во весь альбомный лист, был изображен портрет Костиного отца. Он смотрел в объектив, подперев подбородок правой рукой. Указательный и средний пальцы покоились между виском и уголком правого глаза, а фаланги сжатых безымянного и мизинца упирались под нос. Его глубокий, задумчивый взгляд, смотревший из-под толстых стекол очков в черепаховой оправе, тянул к себе, приглашал разделить с ним нелегкую думу.

Жан почувствовал, как мир теряет краски, а он сам проваливается куда-то в бездну…

Джои дернул плечом, сбрасывая приятное напряжение и возвращая привычную скорость мысли.

Да. Это был он. Эффект Люмьера.

Жан взглянул в глаза портрету и почувствовал, как его голова начала кружиться. Что? Что создавало этот эффект? Выражение глаз? Рисунок морщин? Положение руки? Угольно-черный фон? Что?

Решив отложить изучение этого снимка до лучших времен, Джои перелистнул страницу. Оборот фотографии был исписан мелкими буквами. Почерк был ужасен и читался с трудом.

«Степану Андреевичу Лещинскому, человеку, которого я долгое время считал своим отцом.

Больно писать о том, как вся твоя жизнь разбивается вдребезги. И еще больней осознавать, что все вокруг, даже самые близкие люди, врали тебе с самого рождения.

Моя мать не умерла во время родов! У меня никогда ее не было!

В принципе!

Чудовищно! Ужасно! Но это так! Я – сын шприцов и пробирок!

Вся моя жизнь была такой же искусственной, как утроба, в которой меня вырастили.

Теперь я понимаю, что любовь к химии и биологии мне привили искусственно. Это часть проекта. Социализация. Чтобы я проникся духом проекта.

«Маленький гений»,- говорили они!

Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!

«Медленно растущий гений»,– вот как меня следовало назвать, отец! Я пошел в школу, когда мне было одиннадцать. Я понимал, что что-то не так. Но ты сказал, это задержка роста и я должен радоваться, что дольше останусь молодым. И я радовался, отец!

Я радовался и когда учился в МГУ на твоей кафедре, и когда ты получил грант на воскрешение своего старого проекта. Как ты мог? К черту! Слышишь? Иди к черту!

Зачем? Ну, зачем ты взял меня в команду? Неужели нельзя было вести за мной наблюдение по-другому?

Откуда я про все знаю? Вчера к нам привезли архив из старой лаборатории. Да, меня не должно было быть там. Но Славик попросил его подменить. У одной из коробок вывалилось дно.

И знаешь, что я там увидел? Конечно знаешь! Там были результаты наших исследований! Тех самых, что мы проводим сейчас, но датированных 82-м годом!

Вы все врали мне! Вы нашли ген старения двадцать с лишним лет назад! Вы уже создали бессмертного.

Этот человек – я!!!

Все сходится! Чего вы добивались? Надеялись с помощью старого проекта вытянуть деньги из нового правительства?

Или что я проникнусь идеей бессмертия?

Да. Все звучало красиво и здорово. Но теперь, когда это стало моей жизнью, я так не считаю. То, что вы сотворили со мной – чудовищно и жестоко. Я не просил о такой жизни. Помнишь,  ты читал мне «Портрет Дориана Грея»? Мир, населенный лишь одними Дорианами, погибнет! Что ждет всех нас?

Прости, что гублю дело всей твоей жизни, но я не могу иначе. Я не хочу быть причиной… Я даже не могу вообразить, в какую катастрофу может вылиться то, что мы собирались сделать.

 

Прощай, Степан. Спасибо за мое детство. Я говорю «спасибо» искренне. Потому что больше благодарить мне тебя не за что.

Прощай!

Не ищи меня».

 

 

Жан вскочил на ноги, едва не рассыпав фотокарточки, и заметался по комнате. Его мысли кружились в стремительном вихре, но ни одна не могла удержаться в голове дольше секунды:

«Безумная, нелепая, невероятная теория подтвердилась! Жил! Жил бессмертный фотограф! Он существовал! Или еще существует? О, Боже! Мир тряхнет покруче ядерной войны!..»

С трудом взяв себя в руки, Джои вернулся к фотоальбому.

В следующем целлофановом файле обнаружилась вырезка из газеты «Метро», датированная 23 июля 2015 года. Страница ужасно пожелтела от времени, чернила почти выцвели. Жан не сомневался, что она, в самом деле, сохранилась с тех времен.

 

Пожар в Сколково

Вчера около 19.45 на территории инновационного центра «Сколково» вспыхнул пожар. Возгорание произошло в одной из лабораторий почти в самом центре комплекса, и огонь в считанные минуты охватил все здание. Пожару сразу был присвоен пятый, повышенный уровень категория сложности. Несмотря на все усилия пожарных, лаборатория выгорела полностью. К счастью, все сотрудники были вовремя эвакуированы, и никто не пострадал.

По словам начальника пожарной безопасности инновационного центра «Сколково» Андрея Митянина, лаборатория отвечала всем необходимым нормам пожарной безопасности, в причинах возгорания и быстрого распространения огня предстоит разобраться.

Оценка ущерба будет произведена в ближайшее время. Вот что говорит по этому поводу…

 

Кто и что собирался сказать «по этому поводу» так и осталось загадкой – статья была безжалостно обрезана ножницами.

Новая запись о Косте была напечатана на обычном листе формата А4:

«Константин Степанович Лещинский официально считается пропавшим без вести с 24 июля 2015 года. Его исчезновение связывают с пожаром, произошедшем накануне в одной из лабораторий российского инновационного центра «Сколково». По данным проверки пожар в лаборатории возник в результате поджога, однако мотивы и личность поджигателя так и не были установлены.

Осмотр квартиры Константина Лещинского показал, что он покинул жилье в спешке, взяв с собой только деньги, одежду, фотоаппарат «Киев-17» и несколько книг по фотографии. Все документы, включая паспорта, он оставил дома».

«Должно быть, это Люмьер напечатал сам. Откуда он взял эти сведения? Из архивов спецслужб? Надо будет это уточнить»,- Жан сделал запись в электронном браслете.

От следующих фотографий у журналиста по телу пробежали мурашки. Чернокожие детишки – обтянутые кожей скелеты тянули дрожащие ручки к объективу. В их глазах было столько же жалобы и испуга, сколько гнева и безумия в глазах подростков, с ног до головы обвешанных оружием. Жуткий контраст составляли фотографии дворцов, охраняемых автоматчиками в красных беретах, и лачуг с прохудившейся крышей, изрешеченных пулеметными очередями.

Жану стало дурно, он перелистывал страницу за страницей в поисках новых записей, но его взгляд не в силах был оторваться от фотографий трущоб, пустынных прерий, моджахедов на мотоциклах, правительственных кортежей, искалеченных женщин и величественных гор Эфиопии, умирающих больных, сидящих пред телевизором, в котором трясет кулаком их правитель.

«Есть сведения, что Константин Лещинский бежал в Сомалийскую Республику, где скрывался от спецслужб до 2039 года,- было напечатано на листе, завершающего раздел жутких фотографий.- Точно установлено, что он продавал свои снимки в газеты и журналистам, которые приезжали в Сомали. В конце 2039 года Константин Лещинский покинул Сомалийскую Республику по поддельному паспорту и отправился в Испанию. Там он снова поменял паспорт, устроился матросом на сухогруз «Элеонора» и переправился в США».

Далее шли вырезки из газет 2041 года, посвященных выставке работ Стефана Алонсо. Его портрет красовался под заголовками на разных языках. Кожа Кости посмуглела, подбородок обрамляла ухоженная эспаньолка. Не верилось, что этот человек не чистокровный испанец. Сердце Жана забилось с невероятной скоростью: теперь у него не оставалось сомнений, что Константин Лещинский, Стефан Алонсо и человек Х в толпе на шествии в 2260-м году – одно и то же лицо.

Следующая находка также вскружила голову молодого журналиста – между страниц были заложены чертежи того самого фотоаппарата. Фокальный лепестковый затвор позволял использовать сменную оптику, а трансформируемые приемная катушка и зубчатый валик - пленку разного формата. Так же у фотоаппарата имелась интересная конструктивная особенность в виде съемного блока. Как понял Жан, это приспособление служило неким оптическим компенсатором, позволявшим улучшить фокус используемого объектива: в качестве подвижных элементов оптической системы использовались зеркала, призмы из различных материалов и совершенно непонятные ему конструкции.

Среди чертежей объективов обнаружилась мятая тонкая тетрадь – дневник, вернее, - записи Стефана Алонсо. На русском языке.

«Сегодняшний день самый ужасный из всех, что мне пришлось пережить. Так тяжело мне прежде не было. Ни когда я перебирался через границы, ни когда умирал с голоду, ни когда сидел в подвале самопровозглашенного диктатора Сомали – Авиля Салах Османа.

От меня ушла Джоан. Ее время пришло. Мы прожили вместе целых пятьдесят пять лет. Она была единственным человеком, знавшим мою тайну.

Боль невыносима. Она разъедает мою душу, как серная кислота. Она не смолкает ни на минуту, преследует меня в кошмарах. Все вокруг напоминает мне об утрате: стены, вещи... сын...  Артур.

Моему мальчику уже за сорок... он не унаследовал мой дар, мое проклятье. Когда-нибудь и он покинет меня. Придет время моих друзей, знакомых, всех. От них останутся лишь воспоминания, фотографии. Я останусь...

Можете считать меня трусом. Слабаком, неспособным смириться со своей судьбой.

Я ухожу.

Простите мою слабость».

«Что это?- не понял Жан.- Предсмертная записка? Но...»

На следующей странице записи продолжились.

«Вчера я проснулся в своей постели. Ни разу не просыпался с таким страхом. Нет. Мне ничего не приснилось. Джоан больше не было. Моя записка лежала там, где я ее оставил. На кухне, аккурат над стулом, висела петля.

Я ничего не помнил. Когда я отключился, что произошло?

Не помня себя от ярости и отчаяния, я забрался на стул и сунул голову в петлю.

Несколько минут спустя я очнулся на полу. Целый и невредимый.

Мое тело отказывалось умирать. Никогда бы не подумал, что у меня столь сильный инстинкт самосохранения.

Что-то произошло со мной, когда я лежал на полу. Мир изменился. Едва заметно. Он был тот же самый, но другой...

Не отдавая себе отчета, я пошел за своим фотоаппаратом. Я начал снимать кухню, затем принялся за комнаты. Новые, прежде не замечаемые мною линии, образуемые мебелью и столь привычными вещами, вдруг засветились перед моим внутренним взором».

Остальные страницы тетради были вырезаны ножницами. Впрочем, они тут же нашлись – после нескольких файлов со съемкой интерьеров. В свое время Жан досконально изучил каждую из этих фотографий (они составили выставку «Старый-новый дом» Стефана Алонсо в 2096 году), поэтому не стал задерживать на них свое внимание.

«Мысль о самоубийстве снова посетила меня,- писал Константин-Стефан.- Вернее, не сегодня. Она возникает у меня в голове на протяжении двух последних недель. Наверное, дело все-таки в стенах.

Нужно уехать».

Покосившийся могильный крест. «Степан Андреевич Лещинский (1938-2017)»,- гласила надпись под облупившейся фотографии на эмали. Жан узнал ее. То же самое черно-белое фото, на обратной стороне которого Костя обрушил гнев на отца.

Снега. Бескрайняя белая пустыня. Одинокие церквушки. Пустые деревни. Хохочущий лыжник выбирается из сугроба. Сказочный зимний лес, деревья будто целиком сделанные из сосулек... Жан как зачарованный рассматривал каждое изображение. По коже его пробежал мороз, на щеках проступил румянец, а на душе стало легко, сердце наполнилось беспричинной радостью, как в детстве в канун нового года…

«Никаких сомнений,- сказал сам себе Джои.- Эти снимки сделаны Костей. Как Люмьеру удалось разыскать их?»

Судя по следующим фото, какое-то время Костя жил в России и Норвегии. Кажется, его жизнь наладилась. Во всяком случае, каких-либо записей и предсмертных записок не наблюдалось. Жан увидел несколько фотографий красивых девушек. Какую роль они играли в судьбе Кости, выяснить было невозможно, так как все, что было написано на оборотах – имена и даты: Юля, май 2100; Марина, 30 сентября 2101; Анели, 2105 год…

Особенно Жану запомнилась Саша 2103, блондинка в легком цветастом платье. Фотография была сделана против солнца, поэтому получилась немного засвеченной. Но полученный эффект того стоил: лучи просвечивали тонкую ткань платья, создавая ореол вокруг изящной женской фигуры. Удивительно, но при этом лицо и развевающиеся на ветру светлые волосы Александры получились предельно четко.

В странице-пакетике лежала стопка фотокарточек, перетянутая резинкой. Там были фотографии наполненной ванны, бритвы в раковине, таблеток, рассыпанных на кухонном столе; пробирок с какими-то жидкостями. Жан вздохнул и вернул снимки на место.

Следующим экспонатом необычного альбома был ксерокс двух паспортов. Один принадлежал Стефану Алонсо (был перечеркнут ручкой), другой – Андору Кристеансену, гражданину Норвегии. На обоих документах красовалась фотография одного и того же человека. Следом шли какие-то почетные грамоты, видимо на японском языке. Все, что смог разобрать Жан, это несколько слов: «лучший сотрудник года», «Canon», «оптика», «объектив», «новый» - и года: 2119, 2124, 2125.

Очередная подборка фотографий: небоскребы Токио в разное время суток. На обратных сторонах встречались рецепты растворов и эффекты, применяемые к фотографиям – монохромия, голокопия и прочие. Завершали подборку страницы какого-то журнала, опять же на японском.  На полях фломастером, знакомым почерком  была сделана запись на русском:

«Хотел броситься с крыши, а получилась очередная выставка».

Наконец, появилась страница из тетради Кости. Жан с жадностью принялся читать:

 «Накануне выставки в «Y&Art gallery» ко мне пришел человек, представился журналистом. Более чем за сотню лет я научился различать агентурную братию. Он «незаметно» пытался установить являюсь ли я Стефаном Алонсо. Мне удалось убедить его, что это лишь портретное сходство. Хочется верить, что спецслужбы оставят меня в покое. Но уже тот факт, что на меня обратили внимание, заставляет задуматься.

А вдруг они решат сравнить отпечатки пальцев?

Я затаюсь, потом исчезну. Сменю страну и паспорт. Можно сделать пластику. Или нанять хакера, чтобы просто убрал все мои фотографии из Сети. Конечно, останется риск, что мои портреты хранятся где-то в архивах или личных делах. Но пройдет столько времени…»

 

Несколько файлов были пусты. Они служили некой границей,  обозначавшей провал в истории Кости более чем на сто лет. Должно быть, фотограф, в самом деле, залег на дно. Но долго оставаться в тени - явно не в его характере. Снимки мастера появились на полосах интернет-газет в 2260 году.

«Результаты выборов будут оспаривать с оружием в руках», «В американской армии царит хаос», «Гражданская война в США - реальность»,- вопили заголовки на распечатках.

К документам прилагался пластиковый документ с электронным чипом:

Klaus Schtolz –«Frankfurter Allgemeine Zeitung», bildberichter.

Фотография на документе  - все того же Кости-Стефана, но перекрашенного в блондина.

«Итак, спустя сто двадцать лет Андор Кристиансен, инженер-оптик, работающий в фирме «Canon», превратился в немецкого фотокорреспондента Клауса Штольца,- заключил Джои.- Интересно».

Просматривая снимки о событиях, развернувшихся в Америке в 2260 году, Жан убедился, что его человек Х, так похожий на Стефана Алонсо, и есть Клаус Штольц. Он снимал разрушенные городки и мегаполисы, демонстрации и политических лидеров. Его снимки были на первых страницах европейских газет, но сам он оставался за кадром. И, наверное, только Жан и Люмьер понимали, что двигали им не журналистское чувство долга, не желание показать правду, а надежда на случайную смерть.

Верный самому себе, Костя-Клаус сделал выставку своих работ. Здесь был тот самый исторический «Марш перемирия», призывающий воинствующие стороны к диалогу. Видимо в пленке имелись какие-то дефекты в противоореольном слое, потому что человек с флагом, за которым шла толпа, излучал свет, будто ангел. Ореолы были и у людей, выступавших на трибунах. Но не у всех. Удивительно и странно.

Исторические фотографии сменились невероятно красочными снимками подводного мира. Джои узнал их. Автор этих снимков входил в список Жана -  итальянец Бруно Романо. За свою жизнь Романо лишь три раза выставлял свои работы. Они были великолепны, эффект Люмьера присутствовал почти в каждом снимке. Но… Современники холодно относились к творчеству итальянского фотохудожника – им было куда интереснее смотреть на трехмерные работы его коллег. Возможно, и Жан обошел бы его творчество без внимания, только ведь снимки итальянец делал не на цифровой фотоаппарат…

Перед очередным посланием вечномолодого фотографа Жан обнаружил еще одну знакомую фотографию. Она называлась «Жизнь и смерть» и входила в выставку его деда, Огюста Джои, «В плену песков». На ней были запечатлены скорпионы, сцепившиеся клешнями. Солнце искрилось на угольно-черных панцирях членистоногих, ведущих схватку за территорию. Кончики ядовитых хвостов упираются друг в друга, таким образом, тела скорпионов создавали символ сердца.

Жан побледнел. Его сердце сбилось с ритма, голова закружилась.

«Я слышал, что на западном побережье Австралии участились случаи нападения акул. Если я сам не могу убить себя, может это сделает зубастая рыба? Да мало ли, что может случиться в открытом море? А еще лучше (вернее - хуже) на глубине…

Я начал подготовку незамедлительно: смастерил водонепроницаемый кожух для своего фотоаппарата, изготовил специальную пленку для подводной фотоохоты.

В тот раз я не стал оставлять предсмертной записки, посчитав, что это будет плохой приметой, и я вернусь живым. Не сложилось.

Поначалу все шло замечательно. Мы отошли от берега на значительное расстояние и погрузились у кораллового рифа. Я не привык хвалиться своей работой, но у меня еще никогда не получались столь удачные снимки. Работалось очень легко. Может, причиной всему было трепетное ожидание смерти? Перед вторым погружением я незаметно вылил за борт пакетик крови.

Я глубоко вдыхал сухой воздух из баллона в ожидании акулы и нажимал на спуск фотоаппарата. Смерть стремительно выпрыгнула из пучины, разинув пасть с тремя рядами зубов (потрясающая получилась фотография, одна из моих любимых). Акула схватила меня за баллон и понесла прочь. От резкого толчка я выпустил фотоаппарат, слетела ласта, разодрал ногу о коралл. Мысленно произнеся благодарность Всевышнему, я отключился.

Не могу забыть цвет неба, когда я открыл глаза, блеск соленых капель на стекле маски.

Я был жив.

Я проклинал небо.

Я проклинал Его.

Я проклинал весь мир!

И я был счастлив! Я плакал от радости. Я БЫЛ ЖИВ!

Меня подобрала какая-то нетрезвая компания на яхте. Они перебинтовали мне ногу, выслушали мою невероятную историю о нападении акулы и безмятежном дрейфе в океане с открытой раной в течение нескольких часов.

Сойдя на берег, я узнал, что несчастный Бруно Романо погиб – его растерзала белая акула во время подводной фотосессии. Все, что осталось от незадачливого туриста – фотоаппарат, ласта и облачко крови.

Что ж. Вышло, что я все-таки умер. Пользуясь случаем, я сделал себе пластическую операцию и возродился в виде французского миллионера. За пару веков я скопил неплохое состояние, видимо настало время его прокутить. Как мне удалось сохранить деньги, постоянно меняя паспорта и гражданство? Извините, секрет.

Я вновь ощутил вкус к жизни. Ел лобстеров и черную икру в ресторанах, катался на каруселях в парке Диснея, разъезжал по всему миру, спускался с гор на лыжах и загорал на пляжах.

Свою камеру я вернул (не без трудов). Пришлось организовать посмертную выставку работ Бруно Романо, а его фотоаппарат выставить на аукцион. Желающих приобрести его оказалось неожиданно много, но отдать за него три с половиной миллиона… способен был только я.

Аппарат стал частью меня. Он – связующее звено с прошлой жизнью, с Костиком, со Стефаном, Андором и остальными. Я обязан был заполучить его.

Вместе с фотоаппаратом вернулась моя прежняя хандра. Она привела меня в Сахару, где я «случайно» потерялся. Я не взял с собой ничего, кроме любимого фотоаппарата. По моим расчетам, солнце должно было прикончить меня за три-четыре дня. Но я не учел, что поиски миллионера будут проводиться интенсивнее и тщательнее, нежели спасение простого обывателя. В этот раз я даже не терял сознание и собственными глазами видел, как пришло мое спасение в виде армейского вертолета.

Я пролежал в больнице около трех недель, залечивая ожоги, после чего вернулся во Францию, где выставил свои работы на всеобщее обозрение. Увы, снимков получилось не так много – всего двенадцать: выяснилось, что большую часть пленки я потратил на миражи.

Несмотря на громкое название – «В плену песков» - и большое количество СМИ, желавших осветить это событие, выставка оказалась провальной. Лично я связываю это с популярностью 3D технологий. В то время появился лазерный проектор (голофон), рисующий объемное изображение без экрана при помощи световых лучей с регулируемой длиной. Людям было гораздо интереснее смотреть на мультяшек и рыбок, парящих в воздухе, чем на фотографии в рамках.

В той же галерее я познакомился и со своей будущей женой - Антуанеттой. На девушку из аристократической семьи произвели впечатление мои работы. У нас оказалось много общего, она тоже увлекалась фотографией (по правде сказать, это было пустое баловство) и была так очаровательна, что я вспомнил о том, что рано или поздно ей придется меня покинуть, только когда надел на ее пальчик свадебное кольцо».

Последней фотографией в альбоме было семейное фото. Жан уже видел его раньше. На рабочем столе отца. Вся семья Джои в полном составе у стойки регистрации на выписке из роддома: Эмануэль-Карлос Джои держит на руках своего новорожденного сына Жана, счастливая Ольга Ревнева положила белокурую голову на плечо мужа, по обеим сторонам от родителей не менее счастливые бабушки и дедушки: Светлана Олеговна и Федор Павлович Ревневы, и покойные Антуанетта фон Вибер с Огюстом-Джованни-Карлосом Джои.

Бабушка Антуанетта умерла через два года после рождения Жана. А дедушка Огюст в том же году разбился на вертолете. Или не разбился?

- Профессор?..- Жан медленно поднялся, не в силах оторвать взгляд от фотографии.- Профессор!

Джои ринулся к двери, ведущей в лабораторию. Она оказалась не заперта. Вторая же дверь никак не хотела поддаваться. Люмьер не отзывался на призывы. Жан вспомнил о суицидальных наклонностях вечномолодого фотографа, и внутри у него пробежал холодок. Отступив на шаг, молодой человек выбил дверь ногой.

Лаборатория была пуста. Ни крови, ни тела, ничего…

- Профессор Люмьер? Где вы?- зачем-то позвал Жан.

Тишина.

Жан побежал обратно в гостиную. Но теперь первая дверь не желала открываться.

- Профессор? Что за шутки?! Откройте немедленно!

В ответ тишина.

Журналист увидел, что на замке возле ручки горит красная лампочка.

«Ну конечно же!- догадался Жан.- Парные замки!»

Ему ничего не оставалось, кроме как высадить и вторую дверь. Жан пробежал гостиную и влетел в белую комнату.

И здесь никого. Дверца сейфа открыта, внутри пусто. Ни легендарного фотоаппарата, ни объективов. Только за окном горят огни ночного города и бесшумно проносятся гирлянды монорельсовых поездов.

- Профессор Люмьер? Дедушка?..

Люмьер исчез.

Джои вернулся в гостиную. Произошедшее никак не желало укладываться у него в голове. Он бессмысленно озирался кругом, словно ответы на его вопросы могли проявиться на стене, подобно изображению на фотобумаге, погруженной в проявитель.

Простояв так несколько минут, журналист подхватил фотоальбом под мышку и направился к двери. Там на тумбочке, рядом с ключами от квартиры обнаружились накладная борода и седовласый парик, поверх которых лежала черно-белая фотография: на диване перед стеклянным журнальным столиком сидел молодой человек в пиджаке и нелепой прической, увлеченно рассматривающий увесистый фотоальбом на своих коленях.

Джои перевернул карточку и прочел:

«Внук Жан. 21 марта 2296 года»

 

Солнечные лучи перемешивались с бликами на кончиках гребешков волн, безуспешно пытаясь провести сверкающую разделительную черту между водной гладью и лазоревым небом. В этом сказочном великолепии, словно сотканном из жемчугов и бриллиантов, кристальные башни были едва различимы. Покосившиеся небоскребы, сверкая зеркальным стеклом и налетом морской соли, растворялись в едином ослепительном сиянии воды и солнца. Лишь редкие черные пятна выбитых окон мешали этим колоссам из прошлого исчезнуть призраками в полуденный зной.

Что было здесь раньше?

Куда подевались все люди?

Почему в воде не плещется рыба?

Почему не кричат вечно голодные чайки?

Ни движения.

Ни звука.

В абсолютной тишине раздается одинокий щелчок затвора старого фотоаппарата.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 11. Оценка: 3,36 из 5)
Загрузка...