Васильковый луг мэтра Доре

 

***

Августовские знойные дороги расстилались перед экипажем алхимика Виктора Кюзо. Томящее безветрие висело в воздухе. Виктор изнывал, и когда экипаж не сильно трясло, высовывал голову из окна, но тщетно – снаружи было еще жарче. Но как же красиво! Алхимик сбросил с глаз слипшиеся пряди длинных черных волос, и залюбовался зелеными, утопающими в дрожащей дымке, полями, голубыми горами, и далекими редкими облаками, проплывающими на пронзительно-синем небе. До городка оставалось совсем недолго. Около дороги все чаще виднелись крестьянские домики, вдали паслись стада овец, пастухи в широких соломенных шляпах отдыхали в тени деревьев.

На самой обочине Виктор увидел стеклянную будку. Сперва он принял её за какое-то странное дорожное святилище, но оказалось, что внутри висит картина – пастораль, с этими самыми домиками неподалеку, с овцами и пастухами.

Скрылась будка, проехали небольшой постоялый двор, въехали на пригорок, остановились. Отсюда открывался вид на городок Шамон. Виднелась ратуша, покрытая красной черепицей – единственное каменное сооружение в городе, рыночная площадь, и множество ярких деревянных домиков, рассыпавшихся вокруг по всей небольшой долине, зажатой между двумя высокими холмами.

- Эгей, добрый человек! – алхимик, приоткрыв дверь экипажа, окликнул проходившего мимо старика – Я ищу Клавдия Доре, знаешь такого?

- Кого?- человек остановился, нахмурился, но через секунду лицо его просветлело – А-а… мэтр Доре! Знаем-знаем, всякий здесь его знает – он прищурился, поглядел на город – Это, значится, поезжай в самый край города, прям только с другой стороны, ну вона, видишь холм с той стороны?

- Вижу.

- Вот туда и поезжай, с той стороны холма он живет один, в синем домишке. Только эта… - старик глубокомысленно почесался - … не ехал бы ты туда пока, господин.

- А что с ним не так?

- Мэтр в недобром духе, ей богу, намалюет тебе болячку какую!

- С чего бы это? Я его давно знаю, не злой он человек – Кюзо весело улыбнулся.

- Не злой-та, не злой, он нам многа добра сделал, вона, картины везде, как намалюет урожай – так и будет у нас и зерна, и тыковки во-о такие вырастут. И пиликает он хорошо, только вот давеча мэр наш шел просить картину от преступников уберегающую, и, будто, говорят, какую-то грядку у мэтра случайно повытоптал, так мэтр так рассерчал, выставил господина Кеко! А мэр - человек уважаемый, очень уважаемый, такой многоуважаемый – старик даже снял свою шляпу в знак почтения - нельзя с ним так. А мэтр мэра выставил и накричал еще, и сказал что намалюет, ей богу намалюет болячку…

- Ясно – Кюзо остановил разглагольствования старика – Спасибо тебе, человек, но я все же навещу старину Доре. Эй! – крикнул он своему кучеру – все понял? Поехали! – и экипаж тронулся.

***

Мэтр Доре лежал в деревянной ванне. Он отдыхал, свесив через край свои худые руки, жидкие пряди мокрых волос закрывали лицо. Его служанка, Мария – дородная крестьянка, с тёмной от загара кожей, хлопотала по дому. Сам дом волшебника – небольшой двухэтажный особнячок с белыми известняковыми стенами и голубой черепицей, выглядел, словно яркая иллюстрация из детской книжки. Он располагался на одной стороне холма, городок Шамон – на другой. Вокруг было на удивление тихо и безлюдно.

Со стороны дороги послышался шум. Мария выбежала на порог, увидела, как подъехал и остановился пыльный черный экипаж, запряженный двумя лошадьми. Открылась дверца, показался очень приятной наружности молодой господин с черной бородкой и волосами до плеч.

- Здесь живет Клавдий Доре? – спросил он, Мария кивнула

- Скажи тогда, что приехал Виктор Кюзо! – громко и весело крикнул алхимик - И, надеюсь, он не заколет меня своей кистью, или смычком, мне сказали, что мэтр в скверном…

- Виктор! – служанка еще не успела развернуться, а Клавдий уже показался собственной персоной. По дряблому телу стекала вода. Мария только покачала головой, и отвернулась, в смущении.

- Чудесно… - рассмеялся Кюзо - … мэтр Доре лично явился встретить меня во всем своем блеске и великолепии!

Волшебник устыдился своего порыва и весь как-то съежился, но Виктор, улыбаясь, зашагал ему навстречу, и обнял друга. Оба рассмеялись.

- Право, не ждал тебя так рано – сказал Клавдий, освободившись из объятий. На одежде Кюзо остались мокрые следы.

- Он говорит рано! Я тебе писал, что приеду в начале июля, ты как всегда витаешь в облаках, счастливые часов не наблюдают.

- Счастливые… - волшебник усмехнулся - … ну да, ну да, в любом случае рад тебя видеть. Устал с дороги? Хочешь принять ванную?

- Только если не одну на двоих!

***

Кучер распряг лошадей, и Мария увела его в дом отдыхать. Друзья же лежали в деревянных ванных за домом, абсолютно ничем не тревожимые. Они любовались дикими полями, тянущимися до самого горизонта, где едва вырисовывались мутные горные цепи, дрожащие под вуалью полуденного жара. Ни единого признака человеческой жизни, до жути пустынно, и невозможно поверить, что всего в полутора милях отсюда находится город.

Клавдий и Виктор молчали, расслабившись в холодной воде, рядом стоял кувшин с лимонадом, оба наполняли чаши и пили. Вокруг, под окнами дома, цвели васильки – свежие, ярко-синие, словно ожившие воплощения сапфиров. Виктору, равно, как и Клавдию, совершенно не хотелось ничего говорить, он только любовался, и пальцем раскачивал синюю головку василька, думая о том, почему же он никогда раньше не обращал внимания на эти невзрачные полевые цветы; вся пышность роз, всё изящество тюльпанов, вся женственность ландышей, всё меркло перед простыми полевыми васильками.

Наконец Доре поднялся, расплескав воду.

- Отдыхай, сколько сочтешь нужным, а я в дом – он усмехнулся – наводить блеск и великолепие.

***

Дом волшебника не блистал особой роскошью, но был по-провинциальному, почти по-деревенски, уютным. Сразу за дверью располагалась небольшая комнатка с диваном, как объяснил Доре – для посетителей, также на первом этаже была кухня, комнатка Марии, и уютная гостиная с синими обоями, окна которой выходили на васильковый луг.

Уселись в гостиной за круглым столиком. Перед оконцем, закрепленная на мольберте, стояла картина. С первого взгляда она казалась невзрачной, будь полотно на какой-нибудь выставке, Виктор так бы и прошел, не обратив внимания. Акварель? Масло? Темпера? - Кюзо не мог определить наличие красок, он даже не видел мазков. Это был васильковый луг, что цветет сейчас за окном, все выполнено столь тонко и искусно, с такой тщательностью и любовь прописан каждый лепесток, что скорее открывающийся из окна вид можно принять за копию картины, чем наоборот. Казалось, будто произведение искусства превзошло саму реальность.

- Занятно – проговорил Виктор, все еще не в силах оторвать взгляд от нарисованного - мне нравятся твои цветы, красиво.

- Угу… - буркнул Клавдий, и замолчал как-то неловко, в это время вошла Мария, поставила на стол кувшин с молоком, плетеную корзину со сдобой, и тарелку яблок.

- Это одна из волшебных картин, которые воплощаются в жизнь, да? – спросил Кюзо - я видел здесь еще одну, в стеклянной будке, тоже твоя работа? – Виктор благодарно кивнул служанке, и наполнил стакан молоком.

- Да, ты прав – Клавдий поморщился и вымученно улыбнулся, бросил взгляд на свое творение – Ну, Виктор, расскажи лучше о себе, как дошел до такой жизни? Ты был тем еще столичным франтом, неужели тоже кого-то убил?

- Да ладно!? – воскликнул Кюзо – ты теперь можешь шутить по этому поводу, признаюсь, не очень умело, с чувством юмора у тебя проблемы. Раньше ты был сама ранимость…

- Я многое…

- Да, да, многое понял и осознал – усмехнулся алхимик – А я просто устал от всего. Все эти салоны, кружки молодых-и-перспективных ученых, одно пустословие, блеск, мишура, за которыми нет ничего, кроме пошлости и скудоумия, и весь этот чудный букет дополняет щепотка тщеславия.

- Мой друг, ты ли это? – Клавдий поднял бровь – Скажи только, что тебе чуждо тщеславие, и я выставлю тебя за порог, как самого последнего и отъявленного лжеца – маг улыбнулся.

- Пять лет в глуши сделали тебя праведником, которому противна всякая ложь? – Кюзо фыркнул - Нет, тщеславие мне не чуждо. Но постепенно необходимость красиво одеваться и красиво разглагольствовать заменила мне моё ремесло. Представь, в лаборатории всё покрылось пылью, пылью!

- И это всё? – Клавдий повертел в руках яблоко, со скучающим видом надкусил.

- Да, а чего ты хочешь? Пока погощу у тебя, потом, быть может, обзаведусь своим домиком где-нибудь неподалеку, поближе к городу, построю полноценную лабораторию. Хочу заняться метаморфозами материи, доказать теорию о том, что никакое вещество не может быть уничтожено бесследно. Взять то же горение, ведь полыхающее полено не уходит в небытие, а превращается в дым, уголь и пепел. Мне нужно как-то измерить массу вещества до и после горения, этим и займусь. А еще хотелось бы с твоей помощью…

- Виктор, право, избавь меня от этого. Да, мы, маги искусства, влияем на окружающий мир, и разных исследовательских работ море…

- Ты даже не выслушал меня – вздохнул алхимик – все вы, волшебники, такие. Ты пишешь свои чудные картины, которые воплощаются в жизнь, убийственно играешь на скрипке. Кто-то изрекает стихи, кто-то танцует, я даже слышал, что при дворе живет маг-историограф, который буквально пишет историю грядущего, сидя у себя в каморке, веришь в такое?

- Не особо, слишком много сил требует такое колдовство, и еще больше – знаний о текущей ситуации в мире. Один человек просто не может столько знать, а если он будет писать небылицы, они не сбудутся, или влияние его будет слишком ничтожно. Если я нарисую, например, огромный куб, парящий в небе, думаешь он воплотится? Нет.

- Я слышал, что художники-маги своими картинами вызывали землетрясения, извержения вулканов. Никогда не соблазнялся подобным… могуществом? – Кюзо лукаво посмотрел на друга.

- Нет, нет… – Клавдий покачал головой, печально улыбнулся, отложил надкушенное яблоко, которое вертел в руках.

- Я вам, магам, не завидую – Виктор покачал головой – моё исследование мира, кропотливое и точное, куда правильнее. Но не будем сейчас спорить. Кстати, раз уж твоя ранимость поубавилась, может, расскажешь мне о том случае с беднягой Крузеном?

- Да пожалуйста – маг усмехнулся, и снова взял яблоко -мэтр Крузен считал себя весьма искусным музыкантом, и решил проверить свои силы на мне, это было только любопытство и глупость, но не личные счеты. В общем – этот Крузен пришел в мою мастерскую, отзывался весьма, гм, критически о моем творчестве, и, наконец, плюнул на одно из полотен, кажется это был «Императорский карнавал 1793 года», как раз за год до этого события. Ну, тут и я погорячился, влепил ему пощечину… дело дошло до дуэли, глупо, правда?

- Действительно, умного мало – невесело усмехнулся Кюзо.

- Хм, гм… хочешь – глаза мага загорелись - я тебе покажу свою дуэль? Ты будешь первым, кто увидит мои дневниковые зарисовки!

- То есть… - Виктор оживился – настоящий волшебный дневник? С живыми картинками, я правильно тебя понял?

- Почти – Клавдий окончательно отложил яблоко, и поднялся.

***

Они взошли на второй этаж по узкой лестнице с синими ступеньками и белыми перилами, там было две комнаты – спальня мага, совмещенная с кабинетом, и большая мастерская, являвшая собой полную противоположность уюту и порядку дома. В мастерской царил хаос: повсюду стояли мольберты, лежали неоконченные полотна, изображающие какие-то поля, в одном из распахнутых шкафов беспорядочно валялись измятые листы бумаги, начатые рулоны холста, вперемешку с пустыми склянками и деталями рам. На столике неподалеку стояли стеклянные баночки с красками, на полу валялся надтреснутый флакон с серой китовой амброй. Также в комнате было три кресла, спинка одного из которых использовалась в качестве палитры.

Клавдий усадил своего друга в одно из кресел в мастерской, и принес из кабинета небольшой альбом в потертой кожаной обложке. Маг пролистал его, открыл на нужной странице, и протянул Виктору. Кюзо осторожно взял книжицу, заглянул: на желтоватой бумаге чернилами и мелками было изображено…

***

… светлеющее ясное небо, изо рта вырывается клубок пара. Пустынная улица, тёмные сводчатые окна, и наспех сколоченная за одну ночь дуэльная сцена: два деревянных постамента, между ними – двадцать три метра.

На одном стоит мэтр Клавдий Доре в длинном синем одеянии, на рукавах золотые пуговицы в виде смычка – он маг искусства, синий цвет говорит об его принадлежности к ордену художников реализма. Противник его – мэтр Феодор Крузен, он в красном мундире с эполетами, на рукавах которого такие же пуговицы-смычки; этот маг принадлежит к ордену художников-экспрессионистов. Он молод, очень бледен, губы плотно сжаты, глаза холодны, от напряжения Феодор иногда сжимает кулаки и выгибает пальцы у себя за спиной.

Противники сошлись ровно посередине. Секунданты открыли два черных лакированных ящика – внутри абсолютно одинаковые скрипки. Спросили в последний раз, не хотят ли дуэлянты забыть свои обиды и разойтись миром. Тишина. Соперники взяли скрипки, сердце Клавдия Доре учащенно билось. Крузен даже не смотрел на свой инструмент – только, очень пристально - на соперника, на секунду напряжение спало, рот чуть приоткрылся, словно готовы были сорваться слова прощения. Но прозвучала команда расходиться.

Шаги. Облачко пара изо рта. Оба на своих местах, их разделяет ровно двадцать три метра. Секунданты воткнули в уши ватные тампоны. Команда «Смычки!»:

Медленную тягучую мелодию заиграл Клавдий. Его соперник сразу же, без вступления, ударил, запиликал до рези в ушах пронзительно, беспорядочно, резко. Звуки эти утонули в спокойствии скрипки Доре. Волшебство музыки схлестнулось в воздухе.

Крузен играл жестко, агрессивно, беспорядочно. И подвластные его музыке порывы ветра бились о стены домов, взметали песок, прекращались и снова возникали. Ветер взъерошил волосы Клавдия, но он спокойно продолжал играть, и воздух вокруг успокаивался, ветер стихал. В сводчатых окнах показались лица жителей, какой-то мужчина высунул голову и закричал, Клавдий отвлекся. Взвизгнула скрипка соперника, мир дёрнулся вверх, и затуманился, голову пронзила боль, но Доре сбился лишь на секунду, и продолжил играть. Голова стала тяжелой и ватной, из носа потекла струйка крови.

Звуки Клавдия стали чуть быстрее и напористей, а музыка Крузена обрела гармонию и спокойствие. Голоса скрипок возвышались, сплетаясь в один дуэт, словно музыканты играли вместе, на самом же деле они выжидали - кто первый нанесет удар, кто первый нарушит гармоничное сплетение звуков? Это сделал Крузен, он второй раз нанес грубый удар, резко прервал игру, и ударил смычком по струнам. Доре едва не лишился сознания на этот раз.

Но мэтр через пять секунд продолжил дуэль, полагаясь больше на свое чутье, чем на доносящиеся, словно издалека, звуки. Медленно уходил страх за свою жизнь, а сознание обволакивала пелена ярости, и азарт, и словно неведомый дух завладел Клавдием Доре: смычок сам, необыкновенно легко, скользил по струнам. Музыка напиталась возрастающей яростью волшебника, и стала подобна буре: звуки возносились, неслись в бешеном ритме. Она была подобна природной стихии! Вот она, сила Искусства! Поднялся сильный ветер, над городом стали сгущаться черные тучи; испуганные жители окрестных домов закрывали свои ставни, ибо звук скрипки уже завладел всей улицей и разносился над кварталом, и даже на окраине города был слышен голос скрипки, многократно усиленный яростным воодушевлением Клавдия Доре.

В игру Крузена вплелась нотка страха, теперь он защищался, то угасая в панике, то снова воодушевляясь бешеной жаждой жизни, свойственной существу, загнанному в угол. Музыка то терялась под ужасным напором бури, то снова восставала из пепла, но каждый раз все тише и невнятней. Только теперь Феодор осознал возможный исход смертельной дуэли. Даже секунданты убежали, испуганные поднявшейся бурей, никто не хотел пасть жертвой искусства, он остался один.

Захлопали ставни, черная туча собралась над городом, и мэтр Доре вознесся, он больше не был собой, он стал самой музыкой, а музыка стала самой стихией.

В этот миг триумфа Крузен нанёс третий, отчаянный удар, застонала скрипка, лопнули струны. Голова Доре качнулась и повисла без чувств, но тело продолжало играть, буря держала его в себе! Яростные, словно косые линии дождя, словно бешеный ураган, звуки обрушились на Крузена, его уносило мощными ударами музыкального града, а он продолжал играть на последней, единственной струне, уже безо всякой надежды.

Феодор опустил смычок и упал на колени. Вокруг него кружился песок, ставни срывало с петель, громоздкая статуя ангела наклонилась с крыши дома, и рухнула на землю, разбившись на множество осколков. Крузен был спокоен, только глаза его, красные от песка, слезились. Клавдий Доре бы пощадил соперника, но Клавдия здесь не было. В широко распахнутых глазах мэтра, погруженного в глубокий транс, бушевала стихия. Неимоверная мощь музыки нарастала, наверное, весь город содрогался перед ней… Последний аккорд. Молния прорезала небо. Грохот. И тишина. Ясное утреннее небо, легкий ветерок. Мёртвый Феодор Крузен, рядом с ним – расколотая скрипка.

***

Кюзо медленно отвел взгляд от листа бумаги. Он моргнул, силясь понять – каким образом статичный набросок унес его в этот вихрь чужий воспоминаний и образов. Виктор несколько минут просидел в молчании, приложив руку ко лбу. Клавдий стоял рядом, опершись об один из мольбертов, и спокойно ждал.

- Жутко… – наконец, голос его немного охрип, сказал Виктор – … и красиво, Клавдий, теперь я понимаю…

- Что ты понимаешь? – усмехнулся волшебник – Выпьешь?

Кюзо кивнул, и Клавдий кликнул Марию, женщина тут же появилась, будто все время стояла за дверью, маг повелел принести травяную настойку и графин яблочного сока. Мэтр сам наполнил стакан своего друга, смешав жидкости.

- Ты мастер – сказал Кюзо, пригубив – но это всё так скверно, мне даже жаль тебя – он покачал головой, и сделал глоток – Я понимаю теперь, почему ты торчишь в этой глуши, я бы после такого убежал бы так далеко, как только смог. Не понимаю одного – как!? Как тебя вообще отпустили?

Клавдий вздохнул. Только сейчас Кюзо явственно увидел бледность своего друга, тёмные круги под глазами, сеточки морщин на лице, седые пряди волос, как же он состарился за время своего отшельничества!

- Ничего ты не понимаешь, Виктор – Доре налил себе горькой настойки, выпил залпом, поморщился – я не убежал, меня действительно отпустили. Орден художников Реализма весьма могущественен, за меня замолвили словечко – он натянуто улыбнулся и развел руками – и вот я здесь, уже пять лет.

Доре снова наполнил стакан, стал нервно постукивать по нему пальцами.

- У тебя можно курить? – спросил Кюзо, волшебник в ответ только развел руками. Алхимик достал из кармана трубку, набил её табаком, чиркнул спичкой и стал раскуривать – ты отвратно выглядишь – он выдохнул облако дыма – здесь так плохо живется?

- По мне видно? – невесело рассмеялся волшебник, он взял свой альбом-дневник, и захлопнул его – мне дали этот дом, я оказался здесь совсем один. Все было паршиво, грязно. Я и сейчас даже приготовить себе не в состоянии. Потом у меня появилась Мария, ценное приобретение, скажу я тебе, она тут всем хозяйством и заправляет.

- Она немая? – алхимик допил свой коктейль – я не слышал от неё ни слова.

- Нет, она была даже слишком болтлива… - глаза волшебника метнулись к шкафу - …У меня где-то стоит картина, я кистью зашил Марии рот красной нитью – волшебник увидел лицо своего друга и пожалел о сказанном – знаю, знаю, знаю! Да, это глупо, и как-то… не по-человечески, да?

Алхимик покачал головой:

– Клавдий… - он вынул изо рта мундштук - Я сейчас же достану и уничтожу этот портрет – Кюзо встал со своего места, и угрожающе навис над хозяином дома, волшебник как-то съежился в своем кресле – доставай портрет – потребовал Виктор.

- Успокойся, она сама знает – маг нервно усмехнулся – это часть нашего договора – Клавдий беспокойно посмотрел на Кюзо, они встретились взглядами, и алхимик опустился обратно в кресло, тяжело вздохнул.

- Все-равно, я не одобряю такого, Клавдий - Виктор наполнил свой стакан, а маг облегченно вздохнул - … никогда ты ни о ком не думаешь, кроме себя и своего искусства...

- Это только наше с ней дело, не надо проповедей – оборвал Доре – ты спрашивал, почему мне плохо живется. Здешний люд мне не доверяет, но если им что-то надо, так сразу: «Мэтр Доре!», «Мэтр Доре!», «Мэтр Доре!», постоянно чего-то просят, один идиот хотел, чтобы я воскресил его мертвую женушку, смешно, правда?

Кюзо даже не улыбнулся.

- Я пишу город, непременно веселые и сытые лица всяких стариков. Но чаще всего заказывают поля, каждую зиму – богатые всходы, каждое лето – богатый урожай! Тьху…- Клавдий поморщился.

- Тебя просто ослепил эгоизм. – Виктор мрачно посмотрел на волшебника - Откуда берется пища на твоем столе?

- Это урожай… - волшебник фыркнул и налил себе – … который я сам и рисую. Ты видел эту мазню в стеклянных будках?

- По-моему те картины очень хороши – алхимик взглянул исподлобья – сам этого не видишь?

- Нет, не вижу – маг выпил.

- Я говорю не о полотнах! Вокруг тебя цветущий и благословенный край, я действительно видел много стариков в пригороде! Живые старики – призрак процветания в деревне. Спокойная, счастливая жизнь людей, это хорошая картина, Клавдий Доре - алхимик встал и положил руку на плечо своему другу – Это лучше, чем твоя игра на скрипке, что она принесла, кроме смерти? Разве не созидание цель магов искусства?

- Да. Но какое же это созидание, когда приходится писать портрет огромной семьи мэра, и его живота, больше которого только его же невежество. Все они отвратительны, как телом, так и душой! И каждый считает своим долгом указывать мне: убрать живот, или вырядить как самого императора! И знаешь, что самое ужасное? Я пишу все это, и вижу, как они преображаются – становятся стройнее, богатеют и рядятся в золото! Но внутри всё те же, их души неподвластны моей кисти!

- Зачем же ты их рисуешь?

- Я не хотел говорить – маг постучал по стакану – Родственники этого Крузена очень влиятельные люди. Они бы вздернули меня, если б не деловая хватка, а точнее – жадность этого семейства. Город Шамон принадлежит Сиксту Шатьё, двоюродному дядюшке погибшего Феодора. Фактически я работаю на Шатьё, и мэр это знает.

- Скверно, но большая ли разница, кому идут доходы?

- Ты меня совсем не понимаешь. Я дал нерушимый обет, и обязан удовлетворять три прошения в месяц, три картины в месяц - это ад для художника, мой друг. Что, если бы тебе пришлось, вместо твоих занимательных алхимических опытов, каждый день заниматься какой-нибудь ерундой, которая забирала бы всё твое время и силы?

- Ерундой!? – вскипел Кюзо, и снова встал, он все еще грыз мундштук, хотя трубка давно потухла. Теперь Доре упал в кресло – я был бы счастлив, если б мой труд приносил столько же пользы, как и твой! Разве лучше гнаться за утонченной эстетикой и зарываться в искусство во имя искусства?

- Я не гонюсь за утонченной эстетикой - хрипло ответил художник –мои картины висят в покоях у самого императора, «Хранитель снов», например - седобородый добрый старик, склонившийся над спящим, рядом с этой картиной никогда и никому не снятся кошмары. Я писал его еще до того, как вступил в орден реализма. Теперь «Хранитель снов» принадлежит императору…

- … я уважаю искусство, правда, но по сравнению с твоими делами здесь, вся эстетика – бесполезное и бессмысленное развлечение!

- А здешние мои «полезные» и «осмысленные» развлечения – они принадлежат городу, портрет семьи принадлежит мэру, доходы – Сиксту Шатьё, все мое искусство принадлежит кому-то, людям – он фыркнул – Будь оно все проклято! Сны императора, здешние посевы и всходы, старики, улыбки, чертово людское счастье! Виктор, эти поля удобрены моей кровью! – волшебник оцарапал свое побелевшее лицо ногтями, потекла кровь – их счастье, благополучие оплачено моими страданиями, ведь я вкладываю в свое искусство самого себя!

Алхимик рассмеялся.

- Я понимаю тебя, мой друг – он подхватил Доре за плечи, буквально вырвал его из кресла – Но разве не такова судьба любого творца, будь он магом или ученым? Мой путь – постижение мира и его законов. Для чего же?

- Для всеобщего благоденствия что ли? – маг скривился в усмешке.

- Нет, для себя – Кюзо улыбнулся, видя замешательство – для себя и для людей, потому и будут дела мои, скромные или великие, неизменно важны. Буду творить сам для себя, и нести это людям. Все просто, мой друг.

Доре вздохнул. Долго они молчали, стоя вот так, и смотря друг другу прямо в глаза. Скрипнула дверь, вошла Мария, друзья вздрогнули, и отпрянули друг от друга. Служанке, казалось, тоже передался мрачный настрой её господина, лицо вытянулось, глаза застыли, и пухлые губы слегка подрагивали, она взяла поднос с опустошенными графинами и вышла из комнаты.

Звон разбитого стекла на лестнице.

Доре вздрогнул:

- Она такая неловкая сегодня – маг помолчал - давай спустимся вниз, Виктор, я должен тебе показать еще кое-что.

***

Они спустились по лестнице вниз, Клавдий даже внимания не обратил на служанку, которая собирала с пола осколки стекла, кучер Виктора пытался ей помочь, но при виде свое господина в нерешительности отступился. Кюзо кивнул своему слуге.

Волшебник подошел к окну. Теперь уже вечерело, дымка заволакивала дальние горы, и, хотя было по-прежнему жарко, солнце стало клониться к закату, свет приобрел оранжевый мягкий оттенок. Видно было, как пылинки танцуют в солнечных лучах. Мария с подносом убежала наверх, кучер скрылся в прихожей.

- Виктор, смотри – волшебник указал на луг за окном – а теперь смотри сюда – и он указал на свою работу, стоящую тут же, у окна. Цвета на картине переменились, теперь и на ней солнце клонилось к закату, не было ни намека на жаркий ясный полдень. Неизменно синели прописанные до мелочей васильки. Виктор раскрыл рот от изумления, даже отступил на шаг.

- Да, она живёт! – улыбнулся Доре - Эта картина достигла полного слияния с одушевленной мною природой. Всмотрись, ты видишь хоть один мазок!? Похоже, будто полотна касалась рука человека? Нет!

- Это…

- Молчи, Виктор! – повелел маг, крайне возбужденный – не говори ничего! Несколько лет я работал над этим васильковым лугом – он посмотрел в окно – там было много домов, жили люди, они портили задний фон, ты видишь эти дома? Нет, я стер их! Осталась только девственная, дикая чистота, предназначенная только мне! – маг безумно рассмеялся, а по щекам его потекли слезы любви творца к своему творению – есть маги, что рисовали извержения вулканов, огромные водопады, величественные и прекрасные картины! Мне же довольно этого, пошли! – он ухватил казавшегося оглушенным Кюзо за руку, и энергичными шагами вывел его прочь из дома, в зыбкий предвечерний жар.

- Смотри, то васильковый луг мэтра Доре, самый совершенный и прекрасный васильковый луг в мире! – провозгласил Клавдий, стоя среди цветов, и действительно, только сейчас Виктор понял, почему он был так очарован несколько часов назад. Теперь он видел, что даже само расположение цветов на поляне было идеально, геометрически выверенным. Доре склонился над одним васильком, залюбовался им, как мать любуется своим ребенком. Тишина, лёгкий ветерок растрепал темные волосы Виктора. Из дома донесся какой-то приглушенный грохот, волшебник не обратил на него внимания. Он внезапно обернулся к другу, в глазах молчаливого Кюзо читалось восхищение, и одновременно – горечь.

- Я показал тебе свою душу, Виктор, и теперь немного жалею об этом – волшебник подставил лицо солнцу, он стал спокоен – теперь вся красота этого луга уже не принадлежит одному только мне. А я прятал её тщательно, никто не замечал, никто не хотел замечать. Даже ты назвал мой шедевр всего лишь «занятным» - Клавдий замолчал, и уселся в траву.

Виктор опустился рядом.

***

Алхимик оторвал взгляд от сапфировых васильков, он совершенно потерял счет времени. Кюзо поглядел на друга, впавшего глубокую задумчивость, оглянулся на белый домик волшебника. В круглом оконце было лицо Марии, и тут же исчезло.

Громко хлопнула входная дверь, даже волшебник вышел из оцепенения и оглянулся. Показалась Мария, её лицо стало каким-то ассиметричным, в глазах загорелся нездоровый блеск, большая грудь под фартуком очень часто и сильно вздымалась. Под мышкой она несла картину в рамке. Кюзо пригляделся – васильковый луг!

- Мария! - Доре поднялся с травы - Что… - он тоже увидел картину, сглотнул - … что это ты выдумала? А ну верни на место! Хотя… оставь здесь, да, да… оставь…

Женщина лишь нехорошо, даже немного злорадно улыбнулась, она явно чувствовала своё превосходство. Поднялся и алхимик, почувствовавший неладное.

Клавдий сделал шаг навстречу служанке, и остановился как вкопанный, побледнел. Смуглая рука сжимала острый кухонный нож, острие которого едва касалось поверхности драгоценного полотна. Маг пытался что-то сказать, крикнуть, и задыхался от ужаса.

- Теперя и ты помолчи – процедила женщина, маг уставился на неё с тупым удивлением.

Кюзо решительно шагнул вперед.

- Колдун! Скажи этому, шоб не двигался! Ей богу искромсаю твою мазню, ежели хоть шаг! – Клавдий мертвой хваткой впился в плечо друга. Лицо его словно окаменело.

- Хорошо снова говорить – Мария непринужденно, совсем по-детски, рассмеялась – ей богу, хорошо!

Маг наконец набрался решимости, прокашлялся.

- Мария, слушай мой приказ! – голос дрожал, звучал неуверенно.

- Заткнись, кому говорю! – взвизгнула женщина, и нож царапнул картину, волшебник вскрикнул, Виктор едва удержал его на ногах – больше тебе не понукать мною, мэтр – она презрительно сплюнула – я не тупая, я всё слышала, тама, наверху! Я за дверью стояла – лицо ее расплылось в самодовольной улыбке – красной нитью заштопал рот, ага!? Знатно заштопал, а че ты другу своёму о кой-чем еще не сказал? Говори!

- Мария…

- Говори, нето зарежу! – острие снова оказалось в опасной близости от василькового луга – Зарежу, как покромсала мазню со мной!

- Сучка… - зло буркнул маг, и еще одна царапина появилась на картине - … ладно, ладно! – закричал он в панике - Виктор, я написал её в… ошейнике, чтобы она… исполняла приказы, и зашил ей рот красной нитью – чтоб не болтала. Всего лишь…

Кюзо влепил другу пощечину. Доре отступил назад, держась за щеку, исподлобья зыркнул на алхимика, и с еще большей ненавистью – на свою бывшую рабыню.

- Верно, господин, он ниче не заслуживает больше! Но не подходите, ей богу не подходите! – Кюзо и не думал, он стоял на месте, скрестив руки на груди, и с презрением глядел на друга.

Мария с отвращением сорвала с себя кухонный фартук, бросила его на землю.

- Что такого ты дашь мне, чтоб спасти мазню? – провозгласила она медленно и с расстановкой.

- Я… Мария, прости меня, прости – Доре в поддельном раскаянии упал на колени – только… оставь…

- Не ломай тут балаган, не верю тебе!

- Хватит, девка! – рявкнул маг, вскочив, резко шагнул вперед – Хватит, если ты повредишь полотно, я напишу такое, что твой ошейник покажется тебе раем! Я сгною тебя и твою семью, и все это место! Опусти нож…

Мария заколебалась, но не отступила. Она пристально посмотрела на мага.

- Нет, мэтр! Порву я твою мазню, знаю, что ночи и дни над ней сидел, столько, сколько я служила тебе. Разочтемся как следует - и женщина вспорола полотно крест на крест, стала драть его руками, и резать ножом. Казалось, будто сама земля разрывается под ногами. Доре взвыл, и схватился за голову, он рвал волосы, и в его скрюченных пальцах оставались целые клочья.

- Виктор, друг, сделай что-нибудь! Пожалуйста, пожалуйста, прошу – выл колдун, ползая на четвереньках - Мой луг… Мой луг…

Но Виктор не двигался с места. Его кучер выглянул из окна и тут же скрылся.

Мария уже выцарапывала ошметки полотна из уголков рамы, и раскидывала их по поляне. Пинком она сломала саму раму и откинула её прочь.

- Вот и разочлись – она рассмеялась в лицо разрыдавшемуся волшебнику, бросила нож в траву, развернулась, и спокойно пошла по дороге, прочь от этого дома.

Доре беспомощно и тихо плакал, слезы застилали ему глаза. Но постепенно лицо плачущего ребенка сменялось гримасой ярости. Вот он, медленно, пошатываясь, встал, бормоча что-то, подошел, спотыкаясь, к изодранной в клочья картине. На некоторых обрывках под его ногами всё еще цвели васильки. Тут же, в траве, Доре заметил что-то блестящее – нож, лезвие которого коснулось самой его души.

Волшебник наклонился, рукоять сама легла в руку. Клавдий сел, весь он был до предела напряжен, ладонь Кюзо мягко легла на плечо. Доре вскрикнул, вскочил и без предупреждений сорвался в бег. Виктор увидел блеснувший в солнечных лучах нож, кинулся следом. Клавдий всё еще плакал, лицо его безобразно сморщилось, рот искривился, он глотал слезы, задыхался, и несся с бешеной скоростью, быстро нагоняя Марию.

- Сзади, сзади! – закричал Кюзо, женщина обернулась. Несколько секунд тупо глядела перед собой, страх медленно сжал ей глотку. Мария неуклюже побежала, придерживая рукой свою огромную грудь. Она была сильнее Доре физически, но в скорости проигрывала. Женщина уже слышала отрывистое дыхание позади себя.

Всё произошло быстро.

Маг рывком кинулся на спину служанки, и убил бы её, если бы не быстрые ноги Кюзо, который в прыжке сбил своего друга с ног. Оба покатились по зеленой траве, в придорожную канаву.

***

Клавдий открыл глаза. Под ним лежал его друг, темные волосы разметало по траве, маленький кузнечик запутался в прядях, дергался, и никак не мог выбраться. Блестящий металлический нож, гранатовый сок, нет – томатный, откуда? Это кровь, откуда? Кровь его друга? Кровь… - мысли Доре спутались – Кровь Виктора Кюзо. Доре взвыл, еще отчаяннее, чем после того, как была уничтожена его картина. Он вскочил, обхватил голову руками.

- Лишился всего в один день: своего искусства, своей служанки – он с ужасом и отвращением посмотрел вниз, на тело - и… я… - маг взглянул на свои руки – неужели это я убил своего друга? Я… я… - глаза его расширились – я убил своего друга! Убил своего друга, убил Виктора Кюзо, убил… - он начал повторять это без конца, слова слились в нечленораздельное бормотание.

Подошла Мария, села на камень у дороги, оцепеневшая, поглядела на своего бывшего господина. Лицо Доре потемнело, он снова оцарапал лицо, сдирая ногтями кожу так, что струйки крови стекали по подбородку и шее, и все бормотал без остановки два слова «Я убил», «Я убил», «Я убил». Клавдий завертелся волчком, взвыл, и побежал, спотыкаясь и падая, к дому.

***

Сквозь тьму пробиваются далёкие звуки скрипки. Голос, тело, тёплое и тяжелое. Свет, предзакатное солнце. Человек… кто? Кучер. Что-то говорит. Женщина, как её зовут? Крестьянка? Служанка? Да, служанка…

- Господин живой – кучер потряс дезориентированного Кюзо – Сейчас всё сделаю – мужчина открыл черный, пахнущий аптекой, чемоданчик, порылся в нем, достал маленький флакон темного стекла, откупорил и поднес к носу Кюзо. Запах нашатыря ударил в голову, алхимик вздрогнул, отстранился, резко присел и тут же скорчился от боли, схватился за левое плечо.

- Точно живой – Мария всплеснула руками – этот урод здорово так вас резанул – она склонилась над Кюзо, аккуратно, тем же самым ножом, разрезала его черный балахон, разорвала залитую кровью белую рубашку. Виктор моргал и тер висок. Клавдий не убил его, всего лишь полоснул по груди, и оставил неглубокий порез рядом с плечевым суставом, много крови, но рана пустячная. Сознание же алхимик потерял, ударившись головой о камень в траве. Порезы обработали спиртом, Мария наспех сделала перевязку.

- Спасибо вам, господин – сказала она – ей-богу, спасибо, а теперь надо бы нам подальше от этого идиота валить, ей-богу.

- Да, господин – вторил кучер - поехали подобру-поздорову!

- Что это за звук? – хрипло спросил Виктор, его мутило и в глазах всё двоилось.

- Мэтру на скрипке пиликать угодно! Пришиб вас и пиликает, идиот! Хотя… - Мария закусила губу - … пиликает он здорово.

Алхимик выругался. Он попытался встать, но голова пошла кругом. Кучер подхватил господина, так они и пошли по дороге, один раз пришлось остановиться – Кюзо рвало.

Подул ветер, волнами взъерошивая бескрайнюю полевую траву, играясь с темными волосами алхимика и взметая дорожную пыль. Солнце опустилось совсем низко, белый домик волшебника, поля, туманные горы: всё утопало в красноватом закатном свете.

- Сейчас сядем и поедем, подальше отсюда, в город, господин, и к доктору… – приговаривал кучер, Мария шла рядом.

- Нет – выдохнул Кюзо - Чертова скрипка, это не просто красивая мелодия! – он уже кричал, пытаясь высвободиться - поезжайте без меня, оба! И как можно быстрее, прочь! – он снова дернулся, и повис на плече слуги, скорчившись от приступа дурноты.

- Не говорите ерунды, господин, мы вас увезем – продолжал кучер, поглаживая Кюзо по спине.

- Да нет же! – Виктор наконец высвободился, встал на свои ноги, голова шла кругом, лица плыли и троились перед глазами. Кюзо развернулся, и зашагал в дом.

Музыка становилась громче. Сначала скрипка играла пронзительно и лирично, оплакивая потерю всего дорогого, теперь по воздуху разлилось отчаяние, нотки ярости и мрачной безысходности.

- Господин… - кучер окликнул алхимика на самом пороге.

- Уходите же… – рявкнул Кюзо, обернувшись – Мэтр колдует, ничего хорошего, я – он оперся о стену, подавил приступ дурноты - сам разберусь!

На последнем слове Кюзо налетел порыв ветра, испуганно заржали лошади во дворе.

- Запрягайте экипаж – Виктор махнул рукой и вошел в дом.

Внутри оказалось на удивление тихо. За окнами завывал ветер, солнце больше не светило, скрытое серыми облаками. Доре прошел в гостиную, за круглым оконцем умирал васильковый луг, цветы сгибались, ломались под порывами ветра, иные вырывало с корнями, кружило, сапфировые головки в вихре и уносились прочь.

Клавдий отвернулся, сглотнул подступивший к горлу комок. С трудом алхимик забрался по лестнице на второй этаж, заглянул в мастерскую, вошел в кабинет-спальню своего друга, в общем – уютную, только теперь все было раскидано и перевернуто вверх-дном.

По вертикальной лестнице, скрывавшейся за опрокинутым бельевым шкафом, Кюзо взобрался на чердак. Темнота и пыль, скрипели доски, что-то железное неистово билось о крышу. Ветер выл совсем рядом, нет – это скрипка! Шатаясь, Виктор прошел к распахнутому оконцу, через которое пробивался свет, высунул голову наружу, сильный порыв ветра подхватил и развеял его волосы.

Мэтр Клавдий Доре стоял на самом краю крыши, подняв голову. В мрачном воодушевлении, уже почти в трансе, смычком он извлекал черные тучи горечи из своей скрипки.

- Клавдий! – закричал Виктор – Клавдий! Я жив, перестань играть, Клавдий! – кричал Кюзо, пытаясь перекричать ветер.

Но маг продолжал свою игру, стоя к нему спиной.

- Прекрати это безумие! Я увезу тебя в другое место, ты сможешь творить, не разрушать! Ты напишешь полотна куда более прекрасные, чем васильковый луг!

Волшебник опустил смычок, обернулся. Алхимик все понял по его спокойному, немного отстраненному печальному лицу, по взгляду человека, стоящего перед бездной. Клавдий едва заметно кивнул ему, тень улыбки пробежала по губам волшебника.

Виктор больше не кричал, только прошептал, едва слышно:

- Прощай, мэтр.

Доре отвернулся, и продолжил играть свой реквием.

***

Виктор Кюзо трясся в экипаже, бегущем прочь из этого места и городка Шамон. Косые линии дождя бились о стекла, ветер хлестал и раскачивал экипаж из стороны в сторону. Вспышки молний сверкали в небе, грохотали раскаты грома, ржали испуганные лошади и неслись во весь опор. Дрожала и сосала палец испуганная Мария, промокший кучер трясся и вздрагивал, сидя на козлах, наедине со стихией. Виктор полулежал на кожаном кресле, порой проваливаясь в тёмное забытье. Гром возвращал его обратно.

Молния! Грохот, словно мир раскололся и падает в Тартар. Сама земля содрогнулась. Подпрыгнул экипаж, едва не улетев в кювет.

И тишина. Смолкла музыка. Утих ветер, прекратился дождь, словно ничего этого не было. Закатное солнце залило мокрую дорогу, далекие поля, леса, горы, и кровавая радуга расцвела в небе.

Алхимик заплакал.

Эпилог

Виктор Кюзо вернулся в столицу, прожил еще два десятка лет и умер, оставив одинокую вдову. Впрочем, она недолго горевала: уехала в приморский городок, и, как говорят, снова вышла замуж.

Занимался ли Виктор своей наукой, сделал ли что-то важное? Этого никто не знает, по крайней мере, истории имя его неизвестно.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Ещё не оценивался)
Загрузка...