Небо видело все

Иллюстрация Анастасии Асташевой

Иллюстрация Анастасии Асташевой


 

 

 

 

…Небо видело все. Всю историю этого мира. Причудливое переплетение боли, любви, огня и грязи. Слышало песни стали и похоронные тризны. Купалось в дыму погребальных костров.

Видело и другое. Вещи, вносящие в неприглядную картину совсем другие оттенки. Всего лишь отдельные нити в полотне судеб, но меняющие узор до неузнаваемости. Каждая нить – одна история.

У меня есть такая – хочешь услышать?

История из тех, что не расскажут на привале после славной охоты, или на праздничном застолье, но из тех, что вспоминают в самые темные зимние ночи, в самый крутой мороз, когда северный ветер, как пес, скребется в двери.

Так что, прохожий? Расскажу все, без утайки. Не прибавлю ни слова – небо не даст мне соврать.

 

Когда-то наш мир был другим. Не лучше и не хуже – просто другим. В нем было многое, чего не хватает сейчас. Честность и простота. Прямота и безжалостность. И волшебство, конечно. То самое, слабые отголоски которого еще можно уловить в отдаленных уголках, вроде наших северных пустошей. Стылые земли, населенные людьми, прямыми и жесткими, как лезвия их копий.

Ты тоже можешь почувствовать его, если захочешь. Откуда ты? Из тех краев, где зима теплее чем начало нашего лета, а снег лежит каких-то несколько месяцев? Впрочем, не важно. Эти места меняют всех. Стоит только прожить здесь несколько лет, услышать хоть раз как стонет лед на реках морозными ночами, как вековые деревья хрипят и рвутся под ударами мороза – и ты уже не будешь прежним. Стоит увидеть, как ложится на мир зимняя ночь длинной в полгода, увидеть как ночное небо расцветает заревом небесного огня – и ты останешься здесь навсегда. Даже если уедешь, убежишь как можно дальше от этих мест – стужа останется в тебе, в глубинах твоей души.

Можно убежать от зимы, но нельзя убежать от самого себя.

 

***

Колльбьерн бежал прочь от селения. Старая ведьма жила далеко, стоило поторопиться, чтобы успеть к ее хижине до наступления ночи. Пусть зима только началась, морозы были еще не так сильны, но солнце уже давно не поднималось над горизонтом выше двух пальцев. Скоро на землю опустится тьма, и отыскать дорогу станет не в пример труднее. Легко сбиться с пути среди подернутых инеем скал, таких одинаковых в сумерках. Даже такому опытному охотнику как он легко замерзнуть – если, охваченному отчаянием, выбежать из дому, схватив первое, что подвернется под руку. Легкая куртка из оленьей кожи хороша для дневных прогулок по деревне, но бесполезна, если придется ночевать в пустоши.

Позади, в селении, в доме, построенном еще прадедом Колльбьерна, осталось самое дорогое.

Богатства он не нажил. Жена умерла при родах. Старшие братья сгинули где-то в Железном море, вместе с дружиной и дракарами конунга из фьорда Ринольв, отправившегося пятнадцать зим назад пощипать прибрежные города Гринейла.

А теперь его сын, единственный наследник, тихо умирал от стылой лихорадки.

От этой болезни не было лекарства, и никто не знал ее причин. Человек просто слабел. День за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем. Тело холодело, а кровь становилась все темнее, пока не прекращала свое течение по жилам. Старики говорят, что это духи Пустоши вселяются в людей, ища тепло, которого им не хватает, пытаются согреться. И гасят, выхолаживают постепенно тот внутренний огонь, что дает силы жить. Не со зла, а потому, что им тоже хочется тепла.

Единственным человеком, способным помочь, была старая Исгерд, Поющая-с-Ветром. Никто не знал, кто она, и сколько ей зим. Никто не ходил к ней, не носил ей ни еды, ни одежды. Лишь в самые трудные времена к ней приходили за советом – и далеко не каждого она пускала на порог.

Свет Колльбьерн увидел его сразу же, как только перевалил через очередной скальный гребень. Маленький, еле заметный огонек все же был различим в сгущающейся мгле. Еще сотня ударов сердца – и охотник остановился возле хижины, почти по крышу вросшей в землю. У порога стояла глиняная плошка с топленым жиром и нитью фитиля – именно этот огонь, горящий на удивление ровно, несмотря на порывы ветра, и был виден так далеко. Мужчина снял лыжи, судорожно вздохнул и толкнул дверь.

Внутри хижины оказалось тепло и довольно просторно. Пахло травами, висящими там и тут пучками, связками и отдельными сухими стеблями.

- Входи, подходи! Не молчи, говори! – раздался голос, высокий и звонкий, но с пронзительно-ломкой ноткой. – Ждала тебя, ждала. Видишь – и лампу растеплила, только бы скорее дошел, не заплутал. Говорили мне, гостя ждать.

- Кто говорил? – севшим голосом спросил Колльбьерн. Только теперь, в мерцающем свете очага, он разглядел Исгерд. Ведьма сидела прямо на земляном полу, укрывшись старой оленьей шкурой. Глаза ее были закрыты, только губы шевелились на лице, безжизненном, похожем на древесный ствол, покрытый корой.

- Кто говорил – уже не скажет, а коль и скажет – так ты не услышишь. А если услышишь – так не поймешь. А я и услышу, и пойму, и тебе растолкую. Знаю с чем пришел, и чего хочешь от меня. Но не могу я сыну твоему помочь, не проси. Только ты сам себе помощник, просто не знаешь пока, что делать.

Молчание. Охотник стоял, ни жив, ни мертв. Ведьма молчала. Удар сердца, еще один… Заговорила – тихо, как сухие листья шуршат, осыпаясь.

- Помню… все помню. Как гнали меня из деревни, говорили – совсем ополоумела старуха. А я слушала, что Пустошь говорит, и другим сказывала. Говорили – колдует, порчу наводит. А я с ветрами пела, с огнем танцевала. Гнали из деревни, боялись. Один только не боялся, вслед без злобы смотрел. Помнил, как старые раны ему заговаривала, что он из похода южного привез, помнил, как место для дома советовала, под каким углом череп конский зарыть велела, чтоб стоял крепко. Родич твой – он меня догнал за деревней, тайком от всех. Одёжу дал, хлеба, соль – что успел собрать. Да подсказал, где времянка охотничья, за дальним перекатом, куда и не ходил давно никто – как и сохранилась, непонятно. Вот и живу в ней с тех пор. И помню. Все помню. И тебе помогу – по памяти этой, по старой. Слушай!..

И забыл Колльбьерн удивление свое – ведь про прадеда его шел рассказ – именно он, израненный мечами свеннов, чудом выживший, вернувшись из викка1, осел в чужом селении и построил родовой дом, и не было у него больше в этих краях родичей, плававших в южные земли. Забыл – потому как открылись глаза старой Исгерд – и оказались они молодыми и яркими, серо-зелеными, как опасный, предательский весенний лед. И зазвучал ее голос, да так зазвучал, что стало ясно, почему ее прозвали Поющей-с-Ветром.

Этот голос звучал в голове охотника, когда он несся домой не чувствуя холода, взметая лыжами ледяную пыль. Теперь он знал, что надо делать.

 

***

 

Альвы. Они жили в Пустошах с начала времен. Древнее племя, плоть от плоти этих земель. Люди, пришедшие сюда, принесли огонь и сталь – вещи, противоречащие самой природе альвов, живших холодом, льдом и звездной тенью. Говорят, они были бессмертны. Они просто уступили место новым жителям, ушли дальше на север, туда, где царит вечная ночь, где располагался источник их силы. Они не мешали людям, но и не оставляли их без внимания. Постоянно и незримо присутствовали. Их уважали и боялись, считая толи духами, толи ледяными демонами Пустоши.

Иногда в селениях пропадали дети. Оставалась ненароком открытой дверь, или гас огонь в очаге, или ребенок выходил на улицу один, после захода солнца – и исчезал бесследно. А спустя много лет появлялся вновь – передать послание, весть или предупреждение с той стороны пустошей. Пронизанный непонятной силой, стремительный, как порыв ветра. Появлялся, не оставляя следов на снегу – с глазами цвета опасного весеннего льда.

Альвов боялись и ненавидели. Ненавидели за их силу. Завидовали их бессмертию и волшебству. Немудрено, что однажды люди укоренились на этой земле, стали считать ее своей. И решили избавиться от тех, кто мешал им спокойно спать по ночам. Чувствовать себя здесь хозяевами, а не гостями в чужом доме.

Ведь это так в нашем духе, а? Согласись, прохожий? Вместо того, чтобы понять, принять? Уничтожить, сжечь дотла, развеять по ветру – все, чего мы не понимаем, лишь бы все было так как нам хочется.

И был великий поход. Никогда, ни до, ни после, Север не видел столько людей, вступающих во мрак и холод. Сталь в их руках рвала и резала нити древних заклятий, а огонь разгонял стужу и тьму. Множество людей погибло в пути – но те, что остались, были исполнены решимости идти до конца.

Они дошли. Прорвались к самому сердцу, к источнику силы. К ледяной пещере, в центре которой не замерзало маленькое озерцо. И сияла на дне озерца звезда – светом холодным, призрачным, как всполохи небесного огня.

Сталкивались и разлетались в осколки железо топоров и призрачный лед мечей. Лилась и смешивалась кровь – горячая и холодная, алая и небесно-синяя. И когда силы обеих сторон были на исходе – предводитель людей швырнул свой меч в воды озера. Сверкнули руны на клинке – и водная гладь сомкнулась над ним. Сомкнулась и застыла льдом. А звезда – погасла.

Из того похода вернулись единицы. Но даже они не смогли сказать, что стало с альвами.

А магия – исчезла. Сошла на нет. Не полностью конечно, но то, что осталось в этих краях – жалкие крупицы по сравнению с былым…

 

***

 

Именно за этими крупицами и отправился Колльбьерн. Его путь лежал на другой конец Пустоши, к берегам Стылого Моря, туда, где царит вечный мрак, а солнце всходит три недели в году, и за этот срок не заходит ни разу, день за днем катясь по кругу. Туда, где еще жили древние силы, помнящие сотворение мира. К забытому, отравленному Источнику, с замерзшей, угасшей звездой.

Он оставил сына родителям жены, а сам запер дом и отправился на север. Не взял с собой ни огнива, ни ножа – только одежду, лук, запас стрел с костяными наконечниками и кожаную флягу. Охотник знал, что у него в запасе от силы два месяца – а путь предстоял неблизкий. Нужно было спешить.

Он шел на лыжах, как сказала ведьма – не разжигая огня, не оставляя следов. Бежал, пока хватало сил, пока не падал от усталости. Охотился на зверей и птиц, пил их горячую кровь, ел сырое, еще теплое мясо, и только этим согревался. Все длиннее становились ночи, а скоро солнце совсем перестало показываться из-за горизонта.

В самое холодное время он лежал, укутавшись в шкуры, схоронившись от ледяного ветра за гребнями скал и снежными застругами, глядя ввысь, на разгорающийся в небесах огонь, на звезды, шепчущие все громче с каждым днем. И стужа, казалось, становилась все слабее, как будто он сам становился частью ее.

День проходил за днем, неделя за неделей. Скоро, уже скоро вдали должен был появиться берег Стылого Моря. Путь становился все труднее. Иногда лед неподалеку с грохотом лопался, разлетался на осколки, открывая скальные расщелины, из которых в небо устремлялись Духи, похожие на огромных змей, сотканных из снежной пыли. Они с воем кружили по небу, то ли танцуя, то ли сражаясь. Каждый раз Колльбьерн замирал, наблюдал за этим действом, не в силах сдвинуться с места. А однажды неподалеку от него ледяные великаны швыряли друг в друга каменные глыбы и обломки скал. Их было почти не видно во мраке, но был отчетливо слышен их громовой смех и шум. Всю ночь охотник провел, в страхе забившись в расселину за огромным валуном.

Впрочем, на него никто не обращал внимания. Как знать – возможно, его принимали за своего?

Он изменился. Сильно похудел, глаза ввалились и приобрели какой-то нездоровый блеск. От холода из под ногтей постоянно сочилась кровь, зубы шатались и грозили выпасть. Охотник забыл почти все, что знал – даже кто он, и как его зовут, но отлично помнил, что должен сделать.

И вот однажды Пустошь осталась позади. Перед ним раскинулся берег моря. И впереди, далеко выдаваясь за береговую линию, среди мешанины паковых льдов, возносился вверх скальный шпиль – цель его путешествия. Под ним, в пещере, находился Источник. Оставалось только найти вход.

 

Лыжи остались у входа – мех стерся об наст и камни, а дерево кое-где треснуло, да и не нужны они были там, внизу. Колльбьерн шел по лабиринту пещер, спускаясь все глубже. К самому сердцу горы, будто бы зная заранее все повороты и развилки. Ступая в кромешной тьме уверенно, не торопясь, безошибочно угадывая направление. Неизвестно, сколько времени прошло, прежде чем проход резко раздался вширь. Охотник был в огромном зале.

Тут было светлее. Стены, испещренные проходами, наподобие того, из которого он вышел, исчезали вдали, скрывались в мареве тончайшей ледяной пыли, застывшей в воздухе. Он шел, а под ногами хрустел иней, похожий на толстый ковер мха. И больше никаких звуков, никакого движения.

Призрачным светом был пронизан воздух, и лед стен, и сама холодная мгла. И далеко-далеко в этой мгле зыбко сияла искра. Вокруг лежали свидетельства давно отгремевшей битвы: обломки мечей, топоры и копья, поросшие инеем, тела, спаянные стужей в единое целое. Расколотые секирами панцири. Знамена и стяги, брошенные на снег. Распоротые, разорванные призрачными лезвиями кольчуги. Оскал черепов, сумрак провалов глазниц. Бывшие враги, пришедшие вместе к последней черте. Застывшие, застрявшие в ледяном безмолвии.

Шаг, еще шаг – цель все ближе. Мимо свидетельств вероломства, доказательств давнего преступления. Шаг, еще шаг – ноги ступают на поверхность мертвого озера. Вот оно – то, к чему ты стремился. То, к чему ты шел так упорно, совсем рядом – только протяни руку.

- Твой путь завершен, человек. – голос звучит внутри тебя. – Ты оправдал свое имя2. Полностью сгорел, переродился, очистился. Что осталось от тебя? Твой внутренний пламень погас – но ты все еще здесь, пред нами. Кто ты?

- Не знаю…

- Откуда ты?

- Не помню…

- А мы? Кто мы? Знаешь ли ты, кто говорит с тобой?

- Не ведаю…

- А что ты знаешь?

- Знаю, что должен сделать. То, зачем я здесь.

Шаг – последний. Пальцы смыкаются на рукояти меча, увязшего во льду по самую контргарду. Руны на клинке вспыхивают и тут же гаснут, когда древнее оружие обретает свободу после многовекового плена. Сталь обжигает руку через лохмотья перчатки.

Взмах – лезвие рассекает плоть. Меч выпадает из обожженной руки, ее кости, спаленные невидимым огнем, рассыпаются под весом омертвевшей плоти. А в сбереженную фляжку стекает кровь охотника. Кровь цвета небесной сини…

 

Непогода в ту ночь разыгралась не на шутку. Ветер бился в стены домов, и в его вое людям слышался то чей-то смех, то шум сражения, то звериный вой. А когда буря стихла, и родичи Колльбьерна вышли на улицу, во мраке зимнего дня их ждала удивительная и страшная находка.

Истерзанные, разорванные одежды со знаками рода. Сломанные лыжи. Лук с лопнувшей тетивой и колчан с одной стрелой без наконечника. И кожаная фляга с неизвестной жидкостью, спасшей мальчишку от неизлечимой болезни.

И никто не видел, как в ту ночь мерцал огонь в пустоши, возле старой хижины. Как старуха, жившая в ней, танцевала на снегу, едва касаясь его, словно скользя по воздуху. А ветер кружил вокруг нее, как пес, и трепал ее длинные седые волосы, и что-то шептал ей на незнакомом языке, и смеялся, и пел победную песнь. А ведьма смеялась вместе с ним, и тоже пела - молодо, звонко. И танцевала, танцевала… А звезды смотрели с неба…

 

***

 

Такая вот история, прохожий. Тебе решать, верить в нее или нет. В твоих волосах полно седины, ты обошел полмира и многое видел. Ты зашел так далеко на Север, где не бывал еще ни один человек из ваших теплых краев. Ты мудр, и знаешь, чувствуешь, что я говорю правду.

Откуда я знаю эту историю? Посмотри в мои глаза – и прочтешь в них ответ.

Мое имя Альвгейр, и я сын своего отца. Я лучший охотник племени, быстрый, как ветер, и не оставляю следов на снегу. Посмотри мне в глаза, прохожий, в глаза цвета опасного, предательского весеннего льда. Эту историю я узнал у ветра, у духов Пустоши и у холодного огня в небесах.

Небесах, что видели все.

 

 

 

Примечания

  1. Викк (сканд.) военный поход.
  2. Колльбьерн (сканд.) – угольный медведь.

Оцените прочитанное:  12345 (Ещё не оценивался)
Загрузка...