Так говорил Хоррок-молния


 

«Меня зовут…

Нет, не то.

Хочешь знать, кто я?

Так вот, я – служитель. Просто служитель. Безымянный и безликий для тебя.

Ты скажешь: все мы служим кому-нибудь. Даже себе порой, потакая слабостям и прихотям, коих не счесть в тщете мирской.

Ты скажешь и будешь прав воистину.

Но я служу Ему, Владыке Вечному. Многие люди верят в него, но верить – слишком просто. Вера есть мысль. Она меньше, чем слово. И куда меньше, чем дело.

У меня есть братья. Цель наша – понять смысл деяний Его. Ибо мир вокруг нас сотворён Им. Раскрытой книгой оставил Он нам его, но не ведает никто, как прочесть книгу сию.

Мы воздвигли Дома Мудрости среди шума и суеты городов, где находим себе пристанище в долгих скитаниях по земле в поисках истины. Покинув единожды отчий дом, мы отрекаемся от круга мирских забот. И не можем более спокойно жить, не стремясь познать суть единую – Его правила. По утрам, выходя с добрым словом из Дома Мудрости, мы расходимся в разные стороны. Кто знает, свидимся ли, нет: кто-то в странствиях найдёт приют в ином городе, деревне ли, чтоб наутро всё дальше идти; кто не стерпит и сникнет от голода, от людской ли вражды, необузданной, и останется лежать вдоль дороги, ни от кого не получив сострадания.

Весь день мы тщимся постичь истину, следя за деяниями людей, поведением тварей земных и переменами явлениий природных. Что дано нам во благо, а что следует укрощать в себе? Отличны ль мы от диких зверей или равняться на них стоит нам? Слышат ли нас солнце, реки и леса?

Так и бродим мы, от человечьей доброты и жалости зависимы. Поможем благим словом или делом: в хозяйстве силою, в разладе семейном мудростью, а в горе утешением. Не прося милости, не напрашиваясь, уходим дальше странствовать, а если добр человек, он сам предложит разделить с ним трапезу иль даст в дорогу снеди всяческой, платьев да монеты мелкой.

Собравшись вечерами в Доме Мудрости, записываем мы лишь важное из виденного нами за день в книгу Памяти. Правда, происходит то крайне редко, ибо книга Памяти не для того была предками создана, чтобы мысли бренные и досужие туда вписывать. Лишь только ставшее откровением вноситься будет на страницы сии.

Раз в год съезжаются служители для встречи общей во Дворце Мудрости, что в стольном городе находится. Там и зачитываются откровения, кои явились за год людям праведным. Так каждый год мы вносим лепту малую для постижения Его творения. И нет в мире ничего, что могло бы опровергнуть мудрость правил, в Вечной Книге писанных.

Хотя один смутьян…

Но говорить о нём немыслимо без крепкой веры в силу Вечной Книги. И прочна вера моя в мудрость предков, ибо веками копили они знания, через бедность, труд и человеколюбие добытые.

Возлагая надежду на неколебимость силы духа моего перед искусителем, перейду к тому, что побудило сесть за перо и изложить на бумаге сомненья мои. О, читающий сию рукопись, уже смог постигнуть ты мой замысел, ибо поступаю так, в тайне от братьев моих, зная, как недостойно вносить смуту в книгу Памяти. Всякая смута доставляет множество хлопот и расколов. Но держать внутри себя плевела сомнения, кои могут породить ту же смуту, но в душе моей, - предел сил человеческих. Расскажу тебе, словно брату ближнему, дабы самому изгнать дух неверия в славу дел Его.

Вечером после завершения дел дневных, устав от летнего солнца палящего да почувствовав лёгкий голод в чреве своём, забрёл я в трактир отужинать.

Преспокойно вкушал плоды земли-матушки в заведении, именуемом «Толстый Бонни». Ты прости меня, благой читатель, за слова, что иногда здесь станут осквернять твой слух, ибо должен я слышанное мною передать как на духу всё было, без прикрас и риторики сладостной.

Медленно поглощал я принесённые добрым человеком на стол яства, погрузившись в размышления о содеянном за ушедший день, о мудростях постигнутых. В заведении же было не счесть люда праздного, но не мешали они мне в думах моих, ибо не в обыкновении простого народа подходить с будними вопросами к служителю. Многие глумятся втайне над нами, считая нищими или юродивыми, презирают наши деяния, многие благодарны нам за помощь, некогда оказанную, но вот уважения, почитания правоты дел наших не чувствуется в сердцах ни тех, ни других людей. Одиноки мы в стремлениях и чаяниях и, кроме братьев, нет людей, верящих в святость жизни той, что для постижения и вечного сохранения мудрости одной лишь предназначена.

Городишко сей находился невдалеке от столицы, на центральном тракте, так что всякого люда проезжего в заведении было чрезмерно. Брань, крики, ругань – постоянные спутники подобных мест. Порой до слуха доносились песни, кои один затягивал, а остальные подхватывали и хором распевали. Вдобавок треск стульев под тяжестью грузных гуляк, звон гремящих кружек. Закрываешь глаза и чувствуешь, будто находишься не среди людей, а на скотном дворе. Надвинул капюшон я на лицо своё, ибо видеть, что это люди – не зверьё - куда больнее для души моей.

И задумался я, а сокрыто ли тут счастье истинное? Разумные создания жаждут лишь цели одной: напиться до упаду. А потом вновь как по кругу порочному: работа, семья, день за днём в ожидании праздника нового да повода случайного.

Нет, всё это суть греховно. Так гласят ещё самые первые из записей, в Вечной Книге сделанных. Так что люди сии большие грешники в делах и помыслах своих. Не для того Владыка сотворил мир бренный, чтобы пьяницы и развратники с ног валились от счастья хмельного!

Переполненный думами, не сразу заметил я появление человека нового в питейном заведении. Одеяние его было лёгкое, в руках держал он посох тонкий из дерева белого. Человек прошествовал к Бонни и весьма вежливо попросил выпить чего-нибудь.

Тут-то я и обратил внимание на особу сию, ибо люди поутихли сразу все, приглядывались к незнакомцу статному. А он чужих краёв был выходец. И одежда, и речь его отлична от одеяний и говора здешнего, к тому же лицо его незнакомым показалось местным завсегдатаям.

Хозяин тоже смекнул, что человек сей нездешний, и слегка подмигнул молодцам, неподалеку с лукавыми улыбками стоявшим. Забаву учуяли, аки псы охотничьи зверя по запаху. Находить же другим повод для глумления – вечная цель людей, во грехе живущих и целей высших не ведавших.

Когда же Бонни наливал пива в кружку, подошли к незнакомцу гуляки праздные с улыбками недобрыми, и один из них обратился к нему с вольностью:

- Что, братец, как тебе у нас? Нравится?

Незнакомец не ответствовал. Вопрошавший нимало не смутился его молчанием.

- Конечно, нравится. Такое тихое местечко. Наверное, остаться уже хочешь. Знаешь, если что, обращайся, я ведь могу помочь. Женю выгодно. У меня есть одна приятельница, она не прочь выскочить замуж.

Все жадно вслушивались в разговор, и шум затих, словно актёры вышли на подмостки играть спектакль шуточный. Не встретив никакого отпора, насмешник продолжал:

- Думаешь, я несерьёзно? Да хоть сейчас пойдём свататься. Невеста красива, богата, имя у неё чудесное – Барма. Пойдём, чего замялся?

Хохот, похожий на конское ржание, заполнил комнату душную. Кое-кто от смеха для пущего внимания на пол повалился. Сам Бонни улыбался: он был доволен сценой, ибо ещё долго будут пересказывать и вспоминать шутку, в его трактире рождённую.

Насмешник с вызовом смотрел на мужа статного, ожидая его ответа скорого. Он и не замедлил явиться. Незнакомец произнёс резко, словно ударил своим тонким посохом:

– Над Хорроком-молнией не смеются безнаказанно.

– А кто сказал, что я смеюсь? У меня на самом деле есть приятельница…

Волна смеха захлестнула снова душную комнату. Все знали, что Барма – нищая диковатая старуха с причудами, живущая подобно отшельнице на лесной опушке. Достаток смеётся над бедностью, молодость над старостью, здоровые над чахлыми. Но чья заслуга в том, что ты не рождён бедным, пока ещё молод и здоров? В Вечной Книге писано, что смехом люди защищают себя как молитвою. Но смех ни от чего не спасает. Он всего лишь смех, пустой и громкий.

Незнакомец слегка приподнял посох, словно собирался орудовать им как мечом.

- Знаешь, кто смеётся над Хорроком-молнией, как правило, больше не может смеяться вообще, - проговорил он, чеканя слова, как монеты королевские. Но не выдержал и зашёлся диким хохотом сам шутник, до того ещё державшийся с мнимой серьёзностью. И остальные дружно его поддержали в сей непритязательной забаве.

– Ты грозишь веточкой?! У меня хоть в ножнах лежит нормальный меч. Показать? А, Молния? Или боишься увидеть сталь? Ты чего сюда зашёл вообще? Иди во двор, там ждёт твой деревянный конь!

Пьяная публика вновь зашлась смехом, как вдруг - резкий свист палки, и в мгновение ока человек, над незнакомцем смеявшийся, сидел на коленях, стеная от боли и прикрывая лицо руками. Вспоминаю картину ужасную я до сих пор с содроганием. Нет, ни одна шутка не заслуживает наказания подобного.

Я едва успел заметить лишь взмах палки, хотя для столь сильного избиения этот удар должен быть велик по мощи своей. А шутник так и стоял на коленях. Его друзья переглядывались, не зная, как быть дальше: не отличались они силою духа, дабы напасть на странника, потому подхватили приятеля и повели в сторону. В заведении снова воцарился шум, но уже недобрый шум: звон доставаемых клинков и недовольный ропот. Но Хоррок-молния вдруг зарычал, подобно зверю голодному, покрутил палкой в воздухе - все притихли.

- Мне запрещено носить оружие, которое может убить с первого удара. Запрещено, так как опасно для вас, диких свиней, что не хотят жить в мире. Я бы уничтожил вас. Вот только если нападёте вы, меня ничто не остановит. Я выхвачу меч у любого, и тогда… Тогда от вашего городишки останутся лишь руины. Так что не ради себя, а ради семьи держитесь подальше от Хоррока-молнии, и ещё дальше от тех, кто имеет глупость вставать у меня на пути.

Проговорив такую тираду, заворожившую весь праздный люд, он взял кружку пива и пошёл за столик ... ко мне!

Бонни проводил его взглядом, вытирая рукой выступивший на лбу пот – всё обошлось пока благополучно, а ведь могло быть и гораздо хуже. Хоррок-молния сел против меня и пил, уставившись куда-то в пустоту. Прочий люд же сначала робко перешёптывался, потом вернулся к занятиям своим, а спустя ещё время вновь воцарилось такое же веселье, пуще прежнего.

Допив кружку, Хоррок заказал себе жареное на вертеле мясо. Две порции. Одну он протянул мне. Я не отказался, так как боялся перечить грозному воину.

Сначала мы ели молча, я рассматривал поверхность дубового столика: крошки, стружки, жирные пятна... Я находился под сильным впечатлением от недавно увиденного представления и боялся глаза поднять на его участника.

Мы ели молча.

И первым нарушил молчание он. Совсем другим, не сухим строгим голосом, а медленным, идущим, казалось, из души, он обратился ко мне:

- Что скажешь, Лиловый?

(Так прозывают нашу братию за цвет одежды, кою носим, не снимая, за пределами домов Мудрости.)

А мне почудился в тот момент полководец, который после успешной битвы спрашивает у младшего по чину, доволен ли он командиром. «Я в восхищении», - должен ответить солдат, но я-то не солдат.

Я – не служитель войны, я – Его служитель.

Был бы рядом кто другой, я бы ответил вопросом на вопрос: «О чём сказать тебе, милый человек?», но голос, привыкший повелевать, не простил бы подобного ведения беседы. Передо мной не пьяный бродяга. Человек ждёт ясного взгляда на произошедшее, взгляда служителя Владыки. И жаждущий да получит своё.

–Не стану таить ничего, что в мыслях моих, ибо чисты помыслы, как и дела мои, служителя Его. Ты очень тщеславен, человек. Тщеславие же, как записано в Вечной Книге, есть один из главнейших грехов и врагов человека. С ним в близком соседстве живёт ещё больший враг – гордыня. Они вечные спутники войны. Малая война случилась здесь сегодня, а причиной того твоё и шутников лишь честолюбие. И от сей малой войны может родиться большая, стоит только друзьям и родным побитого собраться вместе и дождаться тебя у входа в заведение. Ты видел, как неприятно, если над тобой смеются. Тщеславие порой толкают людей на куда более страшные преступления, чем насмешки. Это корень всего зла, - закончил я проповедь с благостной улыбкой.

Только на лице собеседника и тени улыбки не было. Он нахмурился, словно туча грозовая. Но я не хотел, чтобы слова мои вызвали грозу.

- Объясни, в чём конкретно ты меня обвиняешь? Что не так сделал я?

- Ты придумал себе прозвище: Молния…

– Это не я придумал.

– Не важно, ведь ты его распространяешь. Хочешь, чтобы весь мир о тебе знал. Хочешь, чтобы все трепетали и, лишь услышав твоё имя, леденели от сковывающего страха. Разве не так?

– Так, - спокойно ответил он, что меня ровно молнией убило.

Словно человеку говоришь, будто он лжец, убийца и вор, а тот спокойно соглашается с тобой, как бы говоря «ну и что?»

- Разве не слышал ты слова Вечной Книги о тщеславии?

– Слышал. И достали меня ваши бредни и сопли. Ты не сказал мне ничего нового. Не знаю, как Владыка, а я себя худшим на свете грешником не считаю. Каждый ищет удовольствий себе по душе. А мне вот нравится идти по городу так, чтобы все тебя уважали и боялись. Это и есть царство мира на земле. Никто не обидит лишь потому, что не посмеет. И я достиг его своими руками. День за днём…

Я слушал его, ибо в правилах наших всегда выслушивать другого, пусть даже и противно тебе то, что слышишь от него. Но порой и среди грязи может быть крупица истины.

Я слушал, и не укладывалась в голове моей картина единая, гармонии полная. Говорил он красиво, убедительно, но не то говорил.

– А кто запретил тебе носить меч?

– Никто. Разве не понял? Кто вообще может запретить человеку носить оружие? Да и кто будет за этим следить? А ведь люди верят, как ни странно.

Я всё продолжал обдумывать слова его, не в силах дать резкий отпор. А он продолжал, аки искуситель, источать ложь губительную.

– Смотри, Лиловый, на эти рожи. Выпить, пожрать и завалиться спать. Вот их жизнь. Чем они лучше скота? Скот хотя бы работает без выходных. А я человек. Моё блаженство в величии. Вот, гляди на них: они боятся меня, человека, как хозяина…

Я смотрел на него, и в голове рождалась мысль, будто он говорит всё не просто так, будто он кается перед лицом Его. Но как могу я простить от имени Его?

– Но не даром достаётся твоё удовольствие. Скольких ты избил, покалечил?

- Ублюдку поделом досталось. Впредь будет скромнее. А ты ответь мне на вопрос, - рука Хоррока небрежно махнула в сторону бородача средних лет, распевавшего вовсю какой-то старый романс, - за что будут избиты им сегодня сначала жена, а потом дети?

Говорил он не громко, но и не шёпотом. Слова слетали с губ, как мечи – острые, пронзавшие насквозь. Я не знал, что отвечать, я запутался.

- В наших книгах нет ни капли лжи! Горе и только горе приносит людям тщеславие. Не для того созданы люди, чтобы утолять безмерную гордыню, ибо все тленны и преходяща слава. Года тяжёлой ношей задавят память о тебе. Год, два, три… Но выдержит ли слава тяжесть сотен лет, тысяч?

Хоррок-молния молча и как-то грустно кивнул, соглашаясь.

- Да после смерти она мне и не нужна. А ты вот зачем живёшь? Ходишь по свету, поучаешь всех, как жить, хотя сам толком и не разобрался. Никто не изменит человека, кроме него самого. Найди стимул к честной жизни, и все заживут честно!

- Стимулом должна быть вечная жизнь или вечные муки после смерти.

– Смерть далеко, пока ты жив. Есть ещё время куролесить. А вот тщеславие… Убери его, жизнь остановится. Не будет мастеров, без конкуренции-то. Не будет гениев и героев. Кого же станут воспевать поэты? Ха, а ведь и поэтов не будет. Искусство сгинет. Так мы нашли, значит, то место, где прячется твой Владыка. Есть чем закончить ваши книги. Все разом!

А я молчал. Когда он возводил хулу на дело стольких поколений братьев моих, я молчал.

- Ведь и ты, глубоко внутри, мечтаешь открыть истину и своей рукой вписать её в вашу книгу. Мечтаешь-мечтаешь, просто обманываешь даже себя. Как же можешь ты нести свет другим? - отодвинув пустую тарелку, он довольно резко встал и вышел из-за стола. Медленной походкой, чтобы все полюбовались на него, подошёл к трактирщику и бросил на стол пару звонких монет.

– Сдачи не надо, - пробасил он. Потом так же медленно двинулся к выходу. Приоткрыв дверь, Хоррок-молния окинул прощальным взглядом таверну, остановив взгляд на мне. Я продолжал скромно сидеть в дальнем углу.

Улыбка появилась на его лице. Улыбка торжества. Я сухо улыбнулся в ответ.

Едва вышел он, я представил ликование его, стоящего у порога и готовившегося уйти. Да, он наслаждался этой минутой. Он почти король…

Поневоле я тоже замечтался, но вскоре собрался уходить. Походка моя была не столь уверенна, горделива, но я уловил реплики в мой адрес от сидящих в кабаке:

- Смотри, вон идёт-идёт.

- Они вместе сидели!

– Встреча, чай, была важная.

– Большая шишка, мож, у них, у Лиловых?

– Сановник ихний какой-нибудь.

Дальше я не слышал – дверь в таверну захлопнулась, и я очутился на улице. Признаться честно, краска залила лицо. Так непривычно, когда говорят о тебе. Обо мне! Представляешь, читающий? Мне стало приятно. И странно. Почему человеку это нравится?

Может быть, просто начинаешь понимать, что живёшь, что тебя заметили и ты тоже часть мира?

Да и мне было приятно. Я даже чуть не налетел на крыльцо соседнего дома, растяпа! Вот и теперь, сижу, пишу, а голове мысль одна, что кто-нибудь это прочтёт. Прочтёт и подумает обо мне.

Я – обычный служитель. Но и я – человек, согласись? Писать своё имя не стану, ведь имя – только звук, а здесь, в рукописи, моя душа. Ты читаешь её сейчас, так к чему тебе имя?

А Книга? Наверное, я в неё больше не загляну. Там нет не только имён, но и души. Достали эти поучения.

Может быть, прав был Хоррок-молния?

А ведь красиво звучит! Почему бы и мне не назваться так же красиво? Уж лучше неизвестного автора странной рукописи.

Нет! Почему неизвестный?! Я не хочу оставаться неизвестным! Моё имя - …»

 

- Так что? Читай дальше!

- Всё, конец. Тут края обгорели. То ли сам сжёг, то ли прикуривал кто… - лорд свернул рукопись и передал королю. – Подумать только…

Король гладил бороду, изображая задумчивость. Лорд решил предаться размышлениям у стрельчатого окна с видом на центральную площадь, где до сих пор ещё видны были следы недавнего погрома: запёкшаяся кровь, остатки баррикад, пепелища от жилых домов. И мародёры, на которых не было теперь управы. Сейчас ещё долго на многих не будет управы.

- А ты слышал про этого Хоррока-молнию? – спросил король.

- Нет, обычный вояка, каких сотни погибли на войне с Орденом. Магистр устроил хорошую чистку наших рядов. Ещё одна бойня, и в королевстве не останется мужчин.

- Чёртов Орден! – король сжал кулаки. – Надо было давить гадюшник на корню, когда они ещё бродягами просили подаяние. В тюрьму или сразу на виселицу!

- Подумать только… - повторился лорд. – Магистр Лиловых когда-то трясся от страха, сидя с куском хлеба в вонючем трактире. Даже смешно.

- А мне нет, - король со злостью отправил рукопись в полыхающий камин. – А того Хоррока я б вообще сейчас из-под земли достал и на куски б его…

За окнами замка всходило солнце, освещая рассветными лучами унылые пустынные улицы и дома, в каждом из которых недавно поселилась печаль. А на другом конце города в неприступном Дворце Мудрости первый Магистр Ордена Лиловых благословлял новых адептов на бессмертные подвиги во имя славы Его.