Талисман

 

Кто она такая?

За много недель глаза Эрьео Коте привыкли к мраку зашторенных комнат, и каллиграф начал различать в темноте силуэт остроплечей женщины в журавлиной маске. Сквозь полуприкрытые веки, засыпая в кресле, мастер наблюдал, как незнакомка кружится под неслышимую им музыку, переступая босыми ногами по паркету гостиной.

Как же грациозно она танцевала! Мягкие юбки колышутся! И ненароком пробившееся сквозь плотные портьеры солнце скользит по подолам! На рассвете – розовое, золотое – в полдень, густо-коричневое в ночные сумерки… Из антрацитовых волос выскальзывают перья и – тают, не долетев до пола.

Коте решил, что его разум слабеет от алкоголя. Эрьео не трезвел очень долго: закрыл лавку и уничтожал запасы вина, ракии, мастики – бутылки дарили посетители, соседи и родственники. На восьмой день чужого танца он почувствовал, что сходит с ума. Коте убрал в сторону бокал и, широко раскрыв глаза, уставился на женщину. Незнакомка замерла под откровенным взглядом. Спустя мгновение она спряталась в синем полумраке за клавесином, и бросившийся следом каллиграф не смог найти ее.

Он рассердился и открыл все окна. Он зажег все светильники, чтобы не осталось теней, и едва не ослеп – его глаза заслезились от яркого солнца.

Впервые после смерти жены Коте заплакал, и боль, скопившаяся внутри, вылилась слезами.

Утром каллиграф проснулся опустошенным. Он провел сухим языком по потрескавшимся губам, разлепил веки и посмотрел на тусклый от пыли портрет жены. Силой Эрьео заставил себя встать и отряхнуть шелк картины. Однако затем каллиграф не заметил, как смахнул пыль с клавесина, стула и полок. Коте остановился только в мастерской, когда обошел весь дом. Остановился, потому что увидел незнакомку в журавлиной маске. Женщина блеснула черными глазами и исчезла среди высоких стеллажей с бамбуковыми книгами.

С этого дня Коте постоянно замечал ее рядом.

Порой она бесшумно ходила по пятам, порой – молчаливо следила из-за плеча за его работой. Когда же каллиграф садился отдыхать, то незнакомка кружилась перед ним, рассыпая по полу исчезающие перья.

– Ты хочешь танцевать? – спрашивал у нее Эрьео. – Прости, но я не способен связать и двух нот…

В ответ женщина немо улыбалась и продолжала переступать по паркету босыми ногами.

Кроме Коте, никто не видел ее: посетители проходили мимо, соседи не обращали внимания на мелькавшую в окнах тень, а родственники, навещавшие каллиграфа, смотрели сквозь птицеголовую. Танцовщицы как будто не существовало. Как будто она была призраком или случайно забредшим в дом духом. Тщетно Эрьео старался понять, кто или что незнакомка на самом деле. Он подумывал даже обратиться к жрецам Ордена, но испугался, что они прогонят чарующую гостью, рядом с которой отступало его одиночество.

Кто она, Коте узнал случайно.

Спустя месяц после того, как каллиграф снова открыл мастерскую, в лавку зашла высокая и красивая женщина в светлом платье. Она остановилась перед шелковыми лентами с изречениями из Алатана и запястьем отодвинула в сторону одну. Танцовщица, прятавшаяся за бледно-голубым шлейфом, отпорхнула к стене и испугано прижалась к теплому дереву лопатками. Тонкие, но плавно очерченные губы посетительницы тронула едва заметная улыбка.

Женщина обернулась к Коте.

– Вы – глухой, – сообщила она.

Эрьео вздрогнул. Смешавшись, он поспешно кивнул:

– Я читаю по губам, – и спросил. – Как вы догадались?

Посетительница улыбнулась снова, и каллиграф почувствовал, что его ладони вспотели.

– Она рассказала вам? Верно? Вы ведь увидели ее? Увидели? – Коте отложил кисть и подался вперед. – Скажите!

Губы Эрьео задрожали. Каллиграф обхватил себя руками за плечи и ссутулился, стыдясь излишнего волнения. Женщина продолжала внимательно смотреть на него.

От ее взгляда Коте занервничал сильнее.

– Пригласите меня в дом. Я – Надья Келс, певица из салона господина Денива.

Эрьео зажмурился: ему показалось, что пятна туши на его ладонях стали огромными. Он сбивчиво представился, запер в лавку дверь и отвел посетительницу в гостиную, чистую и прибранную, но неуютную: пустую, без сотни мелких и приятных безделиц, которые прежде случайно или намеренно неизменно забывала супруга.

Надья обвела комнату взглядом и села в кресло возле окна.

– Мне заварить чай? Или…

– Вы глухи от рождения? – вместо ответа спросила Келс.

Ошарашенный ее напором, каллиграф опустился на диван.

– Нет. В четыре или в пять – не помню толком – я сильно простудил голову. Потом слышал все хуже и хуже, пока совсем не перестал.

– В детстве играли ли вы на чем-нибудь?

– Я? Что вы, даже не пел. А вот моя жена очень хорошо играла, я уверен, – Коте указал на клавесин. – У нас часто собирались гости, чтобы послушать ее исполнение.

Певица еще раз окинула взглядом стены.

– Да. Здесь еще осталась музыка, – она опустила точеный подборок на запястье и прикрыла глаза, – я слышу.

На мгновение Надья замолчала, затем продолжила:

– У вас удивительный дар, а ваша найлин звучит совершенно по-особенному. Я думаю, потому, что вы так и не освоили ни одного инструмента.

– Найлин? – переспросил каллиграф. – Инструмента? Я не понимаю, о чем вы говорите.

В ответ раздался тихий смех. Посетительница элегантным движением откинула со лба темную, цвета черного дерева, прядь, и Эрьео отвел глаза. Он почувствовал себя неловко, словно ученик, не ответивший элементарный урок; скулы каллиграфа залила краска смущения.

Келс поднялась с кресла. Она стянула перчатки, оставила их на подлокотнике и открыла клавесин. Тонкие пальцы мягко легли на костяные клавиши, и Надья наклонилась к инструменту, вслушиваясь в прозвучавший аккорд.

– Клавесин идеально настроен. Вы знаете, что могли бы на нем играть?

Коте ощутил легкий укол неприязни.

– Вы издеваетесь, леада?

– Я помогу вам начать, – женщина не обратила внимания на грубый тон и присела. – Прошу вас. Мы можем даже играть по нотам, чтобы вам было проще.

– Леада, – резко ответил Эрьео, – я не слышу, что вы говорите, а вы просите меня сыграть? Да звуки, которые я извлеку из этого клавесина, будут хуже…

– Вы хотите узнать, кто она? – начиная гамму, спросила Келс. Коте осекся. – Тогда присядьте рядом со мной. Посмотрите, как я играю, и подумайте о чем-нибудь светлом, что заставляет вас улыбаться, а ваше сердце – биться сильнее.

Помедлив, возмущенный, каллиграф занял предложенное место.

Посетительница полуприкрыла глаза, разыгрываясь. Музыку Эрьео не слышал, зато видел, как инструмент отзывается на лаконичные движения певицы: клавиши ныряют и возвращаются обратно в первоначальное положение, лангеты щекочут плектрами струны, и те вибрируют в экстазе, отдавая дрожь сухому дереву корпуса и бронзе украшений. Коте вспомнил, что, когда играла супруга, ему нравилось класть ладонь на бок клавесина и чувствовать мелодию. Каллиграф ностальгически улыбнулся.

Он протянул руку и… вздрогнул.

Эрьео увидел прозрачный голубой свет, флером струившийся из-под пальцев Надьи.

Мерцание текло неумолкающей рекой. Оно то светлело до прозрачной белизны, то наливалось глубокой синевой. В закручивавшихся стремнинах разгорались фиолетовые и алые всполохи, распускались бледно-розовые и багровые лилии, кружились амарантовые лепестки. Течение меняло направление и темп: от неумолимости горного потока к нежности равнинного ключа, – и словно повторяло движения Келс, которая упивалась беззвучной для Коте музыкой.

Неожиданная догадка пронеслась в голове каллиграфа. Он положил указательный палец на крайнюю в первом ряду клавишу и тут же, когда к потолку вспорхнула коричневая бабочка, отдернул. Краем глаза Коте заметил одобрение, мелькнувшее на лице сидевшей справа женщины.

Он смущенно пожал плечами.

Прошло некоторое время, пока Эрьео любовался игрой посетительницы. Затем каллиграф решился. Он засучил рукава и неловко скрючил пальцы – первый аккорд, взятый Коте, осыпался грохочущей лавиной.

На миг Эрьео задержал дыхание. Необыкновенное вдохновение посетило каллиграфа. Коте склонился над клавишами, присматриваясь к звучащим цветам и стараясь различить малейшие оттенки. Он видел музыку Надьи как реку и захотел написать для этой реки горный склон и изумрудно-коричневую долину, заросшую лиловым вьюном. Возникший в голове пейзаж Эрьео воплощал с каждой новой нотой, с каждым новым арпеджио, с каждым новым аккордом.

Каллиграф творил музыкой.

Незнакомка в журавлиной маске склонилась над плечом Коте и с любопытством наблюдала за игрой. Когда Эрьео улыбнулся танцовщице, она отпрыгнула и закружилась по гостиной, заплетая вокруг себя сияющую мелодию.

Увидев танец птицеголовой, каллиграф замер.

Он вспомнил.

Вспомнил!

Когда маленький Эрьео еще даже не умел говорить, родители уехали на ночь в гости и оставили его в пустом доме. От одиночества, страха и растерянности Коте сплел танцовщицу в журавлиной маске из молчания холодной осенней ночи. Незнакомка взяла его на руки и убаюкала колыбельной: в женских юбках пели скрипы пола, а в рукавах – ворчание ставен, в которые стучался ветер. Эрьео слушал песню, пока им не овладел сон, и с той ночи больше никогда танцовщицу не видел.

Ошарашенный открытием, Коте вскочил.

– Неужели это?..

– Она – ваш талисман, – ответила Надья, прекращая играть.

Келс плавно опустила руки на колени и отвернулась от инструмента.

– Мастера музыки из одной далекой северной страны называют их «найлин». Созданное из звуков существо, которое повсюду следует за своим творцом.

Каллиграф растеряно кивнул. Он робко коснулся бока клавесина.

– Вы сказали, что у меня удивительный дар…

– Все правильно. Вы из тех, кто учится создавать музыку раньше, чем говорить. К тому же вы ее видите.

– А вы?

Певица выпрямилась и подошла к креслу.

– Намного хуже. У меня с рождения был слишком тонкий слух, – взяв перчатки, она направилась к выходу.

Эрьео, широко раскрыв глаза, посмотрел женщине вслед.

– Подождите… Вы… Что мне делать со всем этим?

Келс остановилась возле двери.

– Когда я вошла в мастерскую и увидела вас, то сразу поняла, что вы одиноки. Теперь вы никогда не будете один. Вы прежде писали? Пишите дальше, однако не только кистью, но и музыкой. – Надья посмотрела через плечо; улыбка пропала, и лицо женщины превратилось в бесстрастную маску. – Очень жаль, что вы потеряли слух. Хотя, возможно, это к лучшему.

Келс вышла, и Коте не успел ее задержать. Он остался наедине с тишиной комнаты и женщиной в журавлиной маске. Поколебавшись, каллиграф снова сел за клавесин и медленно начал переставлять пальцы по клавишам, вглядываясь в перетечения цвета. Найлин заняла место рядом с творцом, и двое продолжили импровизацию в четыре руки.

Эрьео и его талисман музицировали, пока над морем не отгорел закат.

Опустив крышку клавесина, Коте упал на диван и прикрыл глаза ладонью. Сердце колотилось дико, как будто хотело разбить в щепы клетку ребер. Сквозь пальцы каллиграф видел, как ветер бледно-серым скрипит ставнями, как белым и дымным шелестят шторы, как лазурными брызгами долетает шум прибоя. Ненадолго Эрьео стало жутко, а затем он вдруг ощутил такое безмятежное спокойствие, что улыбка, светлая и счастливая, озарила его лицо.

В салоне господина Денива певица Надья Келс перевернула страницу партитуры и невидящим взглядом посмотрела в ноты. Она не могла понять и тем более объяснить собственный порыв; не могла сказать, почему сбежала. Одно Келс знала точно: глухота для Эрьео Коте – счастье. Обладай каллиграф слухом, он мог бы поменять местами небо и землю и победить там, где Мавейн Ирьерре потерпела поражение.

Сколько времени прошло… Сколько веков осталось позади, и сколько жизней она сменила? Столь чуткие к музыке мира, как Эрьео Коте, заклинатели рождались реже, чем раз в тысячелетие. Столь чуткие и способные не только творить, но и писать, и переписывать на ходу мелодию не задумываясь.

Как божественно звучал под его пальцами клавесин!..

Из тени вышла хрупкая тень в свободной рубашке. Мавейн Ирьерре улыбнулась своему талисману и перевела взгляд на ноты. Она подумала, что нелепо вспоминать об одиночестве, когда рядом музыка.

Надья Келс начала распеваться.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Ещё не оценивался)
Загрузка...