Иногда, ангелы бывают человечнее людей.

А иногда люди - бывают смиреннее ангелов.

 

День первый – свет.

 

«Ефейсская церковь? Разрушена. Смиркская церковь? Разрушена... Пергамская? Разрушена. Счет? Два к одному, в пользу... хм, в нашу, в общем. Дальше, Фиатирийская? Разрушена. Осталась лишь Иезавели... Почему?.. Сардисская? Цела! И то хлеб. Филадельфийская церковь? Тоже цела! Замечательно. Лаодикийская? Не известно, жаль. Что-то у нас с Самого Начало тихо. Счет? Земные – разрушили одну, так еще что? Огненные – разрушили три. Еще две, точнее три, стоят... Дурдом!»

Матфей сунул газету в мусорный бак, хотя назвать это газетой чрезвычайно сложно – всего один лист жесткой бумаги, тиражом в тысячу экземпляров. Листовка, не более. Да, сейчас с прессой туго. Вторую неделю в городе нет электричества как такового. И чем эти бюрократы думают, середина осени, а они!.. Хотя какие здесь бюрократы – все свалили три месяца назад, когда начались перебои с продуктами и бензином.

Пару недель рабочие ходили на фабрики и электростанции, следили за их исправностью, а потом плюнули – что они, рыжие поголовно? Всё работало какое-то время автономно, финское оборудование отрабатывало свое имя, затем сдохло. Конечно, то, что на дворе гостит осень – не так уж и плохо, народ повалил за город, разорять сады и огороды – жрать-то надо...

Многие подумали – ну всё, рай для преступности! Хо-хо-хо... Ну, по-лютовали они с недельку, а потом поняли – всё им просто не пропить и не потратить. Смысл пытаться украсть или взять силой то, что все и так берут и тащат безбоязненно. Золото – хлам, деньги – бумага. Главное – чтобы было что съесть, и было где поспать.

К тому же над людьми повисло ощущение некой безысходности. Из пятисот тысяч жителей, в городе осталось одна сотая населения.

Остались лишь те, кому не куда или не зачем ехать. Такие, как Матфей...

Яркая вспышка озарила небо, и вместо нежно-голубоватых небеса вдруг стали пронзительно белыми. Появились небесные врата.

«Неужели началось?» — подумал Матфей.

 

День второй – небо.

 

Четверка всадников. Видок у них, надо сказать, еще тот. В Откровении просто обозначили их цвета, но не более. Но то, что увидел Марк – не шло не в какое сравнение с каноническим текстом. Их плащи разрисовали небо в хворую, четырехцветную радугу. Белый, красный, черный и бледный. Именно бледный, такого цвета, который и описать-то невозможно. Это надо видеть...

Входная дверь с грохотом упала, на прощанье, прихватив с собой косяк. Марк направил «ИЖ» в грудь вошедшему и обомлел.

— Аид? Какого чер... извини! Дурная привычка! — поставив духовое ружьё в угол, он достал из-под стола бутыль с чем-то мутным и пару гранёных стаканов. — Пить будешь?

Аид пошлепал губами, грозно свел брови. По комнате замелькали тени, из углов понеслись человеческие стоны и призывы о помощи, молящие хоть на мгновенье приостановить их пытку, хоть на секунду приостановить боль... Аид улыбнулся.

— Буду.

 

День третий – суша и злаки.

 

Трахнуло – так трахнуло! Лука и Иоанн лежали, уткнувшись лицами в землю, но легче им от этого не стало, так её родимую трясло!!! Сколько это длилось – вечность ли, миг? Сказать ни кто не мог. По крайней мере, братья ответа не знали. Когда же это прекратилось и утихло, они встали на ноги и боязливо оглянулись.

Межа с зерном, на которой они целый день работали, буквальна, развеялась по ветру, словно и не было никогда. Как сами уцелели в этой свистопляске – загадка...

— Загадка, загадка!.. — передразнил Лука брата, в очередной раз прочтя его мысли, — Пошли к Марку! Что-нибудь выпьем – разберемся!

— И так каждый день... — вздохнул Иоанн, инстинктивно сунув руку за пазуху – не потерялся ли псалтырь. — Слушай, брат, а дальше-то, что будет?

Минут пять шли молча, потом Лука бросил, не оборачиваясь:

— Книжку-то свою не посеял?

— Нет, — растерялся Иоанн, — с собой.

— Откровения своего тески знаешь?

— Да…

— Только и знаешь: «нет–да»! – огрызнулся Лука — Так вот, пень, читай! Там всё написано.

 

День четвертый – солнце, луна и звезды.

 

В тот момент, когда затрубили ангелы, Петр и Иуда блуждали по катакомбам.

Первый. Сверху загрохотало так, словно весь Китай встал на табуреты, и по пятому сигналу радио пригнули на землю. Петр знал – это град.

Второй. Ручеёк, весело щебетавший под их ногами, внезапно исчез. Друзья замерли. Иуда очень огорчился, ибо ключ, бивший из подземной скважины в трех метрах от них, тоже пропал. А пить хотелось неимоверно.

Третий. Они упали на пол и вжались в еще влажный грунт. Друзья инстинктивно чувствовали, что на поверхности сейчас гораздо хуже! Ручеёк и ключ вновь зажурчали. Иуда радостно рванул к трещине в стене, зачерпнул полные ладони холодной воды.

— Стой, дурак! — голос Петра заметался глухим эхом по подземным коридорам, дробясь и множась.

— Ты чего? Ошалел! — испуганно глядел на него Иуда. Друг еще ни разу в жизни не говорил с ним командным голосом, и никогда не поносил бранными словами. — Попить нельзя?

— А ты её понюхай, — вымученно улыбнулся Петр. Лицо у него было покрыто бисеринками пота, но внутреннее напряжение уже покидало его – успел вовремя окликнуть...

— Вода как вода! Сколько недель пью, даже икать не захотело... Хотя, действительно, странный запах! Что... что это?.. — он стал быстро и старательно вытирать руки о джемпер.

— Звезда Полынь...

Четвертый. Наступило временное затишье. Когда друзья наконец вышли из подземного лабиринта на поверхность, возле старого ресторанчика, на небе уже было темно. Несмотря на то, что в эту ночь было полнолуние, луна гордилась лишь двумя третями своей красоты, а звезды были чрезвычайно редкими гостями небесного купола.

— Не понял? – обалдел Иуда, инстинктивно крестясь.

— Это фигня — странно ухмыляется его друг, — ты ещё солнца не видел! От него тоже треть исчезнет...

 

День пятый – птицы и рыбы.

 

Орел улетал, затихали его слова: «...которые уже трубят...». Половину города занимала саранча, хотя назвать её таковой весьма трудно – видок как из первоклассного фильма ужасов. Только эти насекомые были отнюдь не выдумка больного творческого рассудка, а вполне реальные монстры. Такие, если поймают кого в темном переулке, за здорово живешь не отпустят...

Тимофей и Аваддон мирно сидели на скамеечке в окружении этого хитинового воинства и чинно беседовали. Губитель листал вечернюю газету, а Тимофей щелкал семечки.

— Слушай, Губитель, сколько они еще мой взор мутить будут?

— Не знаю. — Аваддон сложил газету на коленях и прикинул что-то в уме. — По инструкции, еще месяцев пять, не меньше.

— Нормально, — кивнул Тимофей. Аваддон опять погрузился в чтение.

— Фигня, — не согласился Губитель, — у этих двоих работенка посложнее будет. А мне что – обойти Землю, полгода попотеть и в отпуск. А они тут надолго – три, четыре года, минимум. Причем без выходных! Хорошо, что с погодой Он обещал помочь. Но, всё равно, не сахар… Им еще умирать!

Тимофей удивленно посмотрел на Аваддона Губителя:

— Так они – Свидетели?

—Угу. — Кивнул Аваддон. — Ладно, хорошо поболтали, но мне пора. Дела...

На мгновенье небо потемнело, наполнившись миллионами стрекочущих тел, а затем так же неожиданно просветлело. Саранча покинула город.

— Он не прав, — голос был молодым, почти детским, но в нем сквозила не детская ирония и флегматичность. Тимофей поднял глаза и ахнул.

— Ты это... чего тут... делаешь? — кулек с семечками упал на асфальт. Тимофей замер.

— А я люблю ускорять события! И ты тоже не прав – я хороший... — от его взгляда хотелось умереть, тут же, сразу, не сходя с места. — Зачем мучить людей? Заставлять ждать? Видишь – я гуманнее Его! Проще надо быть, проще...

...и бурная река...

Взрыв. Свидетели потонули в облаке огня и дыма.

 

День шестой – наземные животные и люди.

 

— И на кой фиг он мне тут нужен? — спросил Титу, пиная Дракона в бок. Тимофей, тем временем, слонялся по разрушенному гаражу Тита, и собирал ангелов.

Они были облачены в черные рясы, рефлекторно подергивая угольными крыльями, и тихо чертыхались. Тимофей отметил про себя, что выглядели они очень стильно. Неужели, только ради смены спецодежды, эти ребята и шли под крылышко к Дракону? Эта мысль показалась Тимофею забавной, более того – он рассмеялся, чего за ним давно не водилось.

— Тит! Ящерку надо к морю! А то сдохнет, гад, раньше времени! — Тимофей уложил последнего ангела в общую кучу, и склонился над мордой Дракона. — «Я люблю ускорять события, ля-ля-ля!..», — передразнил он своего недавнего собеседника, — Ящур, блин!..

— Тимофей, черт с ним! – махнул рукой на падших ангелов Тит, — сегодня у Марка гуляют, айда к нему?

— А эти? — взгляд на кучу ангелов в черном.

— Да бог с ними! Сами доползут, не маленькие. Тут не далеко, особенно для них.

Они шли к девятиэтажке Марка, и что бы ни скучать – болтали.

— А зверья сейчас! Ай-лю-ли! — возмущался Тит. — Один этот, ну, у которого рана на башке. Вот негодяй... Чего только с трибуны не кричит! Как у него язык-то поворачивается такое говорить! И словечки-то, какие подбирает! Возникает ощущение – что именно ко мне обращается. Понимаешь, Тимофей, КО МНЕ! И такая злость во мне просыпается!.. Вот поэтому вообще «Рекорд» свой на помойку снес – от греха подальше. А на вид – интеллектуал пятой вшивости! Ужас...

— Ну, этот так себе – средненький! — покачал головой Тимофей. — Чудотворец – это да! Коперфилд, блин. Его огонь с небес, живые картинки – клеймить всех удумал! «ИНН – нужен всем!» Ты Юру, с Московской, знаешь?

— Ну, — кивнул Тит.

— Так вот, он себе эти три шестерки на правой руке поставил. И как цену, паразит, на товар набивает? Если у клиента клеймо есть – он ему свое показывает. Когда знака этого, богопротивного, у клиента нет, Юра протез снимает и культей на показ машет...

Вдруг небо затмилось. Порыв ветра. Тишина. Снова затменье, порыв ветра – тишина... Солнышко еще светит оставшимися двумя третями.

— Собран урожай... — сказал Тимофей.

— Чаша гнева Божьего готова, — кивнул Тит, — осталось найти закуску.

 

День седьмой – отдых.

 

Филимон стоял возле котла и мешал вино. В храме собрались все: вечные забулдыги Марк и Аид; циник Матфей, каждый день читающий хоть и правдивые, но не существующие газеты; братцы Лука и Иоанн; жители катакомб, неразлучные Петр и Иуда; и, конечно же, Тит с Тимофеем. Последним появился Аваддон, грустный и печальный как никогда. Налив семь чаш, Филимон отнес их на крыльцо, для семи ангелов.

«Зачем? — подумал он, — всё равно же не пьют!»

Прошелестев в благодарность крыльями, ангелы исчезли в ночных сумерках, серебро их облачений сроднилось с облаками.

«Боже, — продолжал меж тем размышлять Филимон, возвращаясь в зал, к котлу, — целый день Мир стоит на ушах. То пятое, то десятое! Ну, говорили же – не ставьте русских на ответственные посты! Хорошего из этого ничего не получите. И клятвенно так заверяли, что не будут делать такую глупость... Но одного, всё же, поставили!.. И куда?! Зверем! А тому ясно – лишь бы не работать, лишь бы домой пораньше свалить! Халтурщик!»

— Мужики! Доставай чаши! — воскликнул Филимон, снимая котел с огня.

Разлили, выпили. Стали петь, болтать по пустякам. Через час лопнули оконные стекла и появились Всадники. Двое из них, путались в полах своих необъятных плащей, а двое двругих оных не имели.

— Сколько материала угробили! — ворчал Красный на Черного. — Тебе же сказали: «Но не испорть масла и вина!».

— Не ной! — отмахнулся черный. — На счет вина – еще осталось?..

Им налили, они успокоились. Но рассказать, что же случилось с их роскошными плащами, всадники наотрез отказались.

— Кстати! — встрепенулся Губитель. — Друзья, сейчас по Первому, да и единственному, каналу должны это…поле, как его, блин?.. Э-э...не помню, как по-русски, а на иврите – Армагеддон! Там все наши!

... На Нью-Йорк, с мечом на перевес, пикировал белокурый ангел. Со всего маху он врезался в левую башню World Trade Center, протаранил её насквозь, и вылетел с другой стороны. Через минуту его собрат по цеху повторил этот маневр, но уже с правой башней.

Комментатор лепетал осипшим голосом:

« Горе! Горе!

О Великий город!

О Могучий город Вавилон!

За один час постигло тебя наказание!»

 

Начало человечества.

 

К полуночи стали готовить свадьбу. Жених и невеста, правда, были оба эфемерны, но за здоровье молодых – грех не выпить. Явился Слово Божье, привязал своего белого скакуна рядом с жеребцами четверки Апокалипсиса.

— Ох, как устал я! — вздохнул Слово Божье. — Убивать людей – это не по мне. Целый день этого кошмара, двадцать четыре часа non stop... И так еще подгадать надо, чтоб ни одного лишнего не вышло, но и что бы хватило! Человечек к человечку!.. Это ладно, а вдруг не того зашибешь? Суматоха, крик, ор! Хоть святых выноси! Все эти фишки насчет клейма, меня как-то не очень прикалывают. Надо в следующий раз что-то поэффективней придумать. Книга Судеб там, или еще что... А то, возни много. Нет, я понимаю – каждый сам выбирает, на чьей он стороне в этой битве. Но как-то...

Под утро заявились Гога и Магога. Пожаловались, что они уже всё, ку-ку, во всю воюют! Слово Божье, спохватившись, извлек из угла огнемет, и перевесившись через оконную раму, нажал гашетку до упора, аж костяшки на пальцах побелели. Огненные потоки окутали Землю.

— Я вам покажу, как по ночам не спать! Паразиты на теле общества! Вам же еще тысячу лет в мире жить, куда вы гоните? Что ж вы друг другу глотки то резать лезете? Чего вы так друг друга ненавидите? Нельзя же так! НЕЛЬЗЯ!.. А вы...

Постепенно стали расходиться. Смерть и Аид сослались на то, что им пора в кипящее озеро, они бы и рады задержаться, да работа не ждет. И т.д. и т.п. В итоге, догуливать остались лишь Аваддон, Тимофей да Слово Божье.

 

Храм. Храм на облаке. Они, втроем, свесив ножки вниз, допивали вино Божьего Гнева. Внизу строится Новый Иерусалим, текут хрустальные реки животворящей воды, растут деревья жизни. Солнце снова круглое, небо синее, а жизнь прекрасна...

— Слово, за тобой тост! — Тимофей закурил и кашлянул, — всё же ты промеж нас главный. Ну, и ангел, как ни как.

Слово Божье улыбнулся и поднял чашу, словно салютуя синему небу.

— Тот, кто свидетельствует обо всем этом, говорит: «Да, Я скоро явлюсь! Аминь! Приди же, Господе Иисусе! Да будет благодать его со всеми вами!!!»

Выпили. Не чокаясь.